Из истории Латвии

Переведя, насколько возможно, все фразы, подумайте: фразы из какого столбика звучат для вас более гладко? Почему так может быть?

Попытаемся понять разницу между предложениями в левом и правом столбцах. Для этого сделаем их подстрочные переводы, пользуясь предоставленным словариком. В результате получается примерно следующее:

Внимательный анализ составленных таким образом переводов позволяет сделать вывод, что решение заданий 1 и 2 напрямую зависит от ответа на задание 3. Именно с него мы и начнем.

Задание 3. Нетрудно заметить, что примеры из правого столбца всегда выглядят как буквальные переводы с русского языка. Видимо, с этим и будет связана особенность, которую надо найти: не так уж часто бывает, чтобы два языка (да еще не самых близких родственника) были устроены так похоже.

В большинстве примеров из левого столбца, наоборот, грамматическая конструкция чем-нибудь отличается от той, которая использовалась бы в русском: другой предлог, другой глагол, другой порядок слов.

Мы можем предположить, что особенность заключается в следующем: использованные в примерах из правого столбца конструкции возникли в латышском языке под влиянием русского. Времени, чтобы повлиять на латышский, у русского языка было предостаточно: Латвия входила в СССР, а до того была частью Российской империи (подробнее см. в Послесловии). Левый столбец содержит, видимо, исконные латышские выражения.

Задание 1. В соответствии с наблюдением, сделанным выше, устанавливаем переводы подчеркнутых слов: zem — «под», gāja — «шла», uz — «на».

Задание 2. Пример 10 несколько отличается от остальных: речь здесь идет не столько о синтаксической кальке, сколько о заимствовании культурной реалии. «Рождественскому старичку» (очевидно, латышскому аналогу Санта-Клауса) в русской культуре соответствует«Дед Мороз». Сравнивая слово vectēvs со словами vecītis — «старичок» и vecāmāte — «бабушка», а также принимая во внимание структуру выражения Ziemassvētku vecītis — буквально «Рождества старичок», в котором определение стоит перед определяемым словом, предполагаем, что Sala vectēvs дословно значит «мороза дед»: sala — «мороз(а)», vectēvs — «дед, дедушка».

Фразы из правого столбца не выдуманы: это примеры того, как специалисты-филологи не рекомендуют говорить по-латышски [1]. Очевидно, что если есть необходимость в рекомендациях, то такие ошибки действительно встречаются в речи. Утверждается, что их делают и те, для кого латышский язык — родной.

Как уже было сказано в решении, появление в латышском таких конструкций — результат контакта с русским языком. Самый известный пример влияния одного языка на другой — это лексические заимствования (и они, разумеется, в латышском тоже существуют), однако, как можно видеть, языковой контакт может приводить и к грамматическим изменениям. Один возможный механизм таких изменений — это прямое заимствование грамматических конструкций из языка А в язык Б. Такое нередко наблюдается, когда в обществе язык А доминирует над языком Б, в результате чего носители языка Б вынуждены много говорить на языке А (лингвисты в таких случаях называют язык А суперстратом). Существует и другой механизм, который часто действует в обратной ситуации, когда язык А является субстратом, то есть доминирует язык Б и носители языка А вынуждены на нём много говорить. Если им приходится овладевать языком Б во взрослом возрасте, то выучить его в совершенстве им трудно и они с большой вероятностью будут делать ошибки, в частности использовать грамматические конструкции, свойственные своему родному языку. Если таких носителей много, то окажется, что такие конструкции звучат в языке Б довольно часто, и их могут начать употреблять и те, для кого он родной. Лингвисты называют это явление субстратным влиянием.

Строго говоря, такое может происходить и в том случае, если язык А не является субстратом, а просто если многие иноязычные овладевают языком Б во взрослом возрасте. Тогда можно говорить о последствиях неполного освоения.

Рис. 1. Надпись на транспаранте — «Мы просим сталинскую конституцию», в слове «Сталин» не в ту сторону повернута буква N. Источник: Музей оккупации Латвии

Какой из механизмов сыграл большую роль в нашем случае, однозначно сказать трудно: история контакта русского и латышского достаточно сложна. Носители русского языка жили в Латвии (для простоты мы будем говорить Латвия, подразумевая территорию современной Латвии, хотя независимое государство с таким названием существует только с 1918 года) начиная как минимум с XII века. Значительный рост их количества начался с XVII века, после никонианского раскола: спасаясь от преследований, многие старообрядцы бежали в Латвию. В XVIII веке Латвия стала частью Российской империи, и роль русского языка возросла, хотя процент русскоязычного населения оставался сравнительно небольшим. После Первой мировой войны Латвия обрела независимость, государственным языком (и, соответственно, суперстратом) стал латышский.

Рис. 2. Заголовок статьи в латвийской газете «Сегодня», 21.05.1925. Источник: коллекция периодики Латвийской национальной цифровой библиотеки, www.periodika.lv

В 1940 году Латвия была оккупирована Советским Союзом, и суперстратом опять стал русский, причем количество русскоязычных значительно возросло, особенно в городах и особенно на востоке страны. В итоге к периоду Второй республики (c 1991 года) сложилась следующая картина: единственным государственным языком является латышский, который считают родным 58% населения и которым владеют 78% (данные переписи 2000 года). Русский является родным для 37%, но владеет им 81%.

Можно предполагать, что в советский период активнее действовал механизм прямого заимствования из русского языка в латышский, а сейчас — последствия неполного освоения латышского языка.

Теоретически, чем больше русскоязычных овладевает латышским языком во взрослом возрасте, тем сильнее может проявляться субстратное влияние, особенно если их речь служит моделью для детей. Такое возможно, например, в школах: по закону, значительная часть преподавания в государственных средних школах для нацменьшинств должна вестись на латышском языке. В итоге возникают ситуации, когда русскоязычный учитель общается с русскоязычными учениками на латышском (подробнее о реализации этого закона на практике и о том, как поступают учителя, плохо владеющие латышским, можно прочесть в [2]).

Если отвлечься от латвийской (прилагательное латышский означает 'относящийся к языку или народу'; латвийский — 'относящийся к государству') ситуации и поговорить о более общих тенденциях, то некоторые вещи, высказанные выше, могут показаться удивительными: интуитивно очевидно, что язык А меняется, если все его носители учат язык Б, но чтобы от этого менялся язык Б? Ясно, что английский влияет на все языки мира, но неужели английский и сам от этого меняется? В лингвистике распространен взгляд, что дело обстоит именно так: последствия неполного освоения могут приводить к грамматическим изменениям, порой весьма существенным. Более того, в последние годы обсуждается гипотеза, что эти изменения часто имеют одно и то же направление: они приводят к упрощению языка (см., например, [3]). Причины достаточно очевидны: что-то в чужом языке выучить легче, что-то труднее; то, что труднее, будет хуже выучиваться и хуже сохраняться. Таким образом, сторонники этой гипотезы отказываются от традиционного взгляда, что все языки одинаково сложны, считая, что он ничем не подтверждается. Некоторые попытки сравнить сложность разных языков действительно показывают, что она различается, причем у языков с богатой историей контактов, особенно таких контактов, при которых были возможны последствия неполного освоения, сложность ниже.

Латышский, кстати, на подобных шкалах располагается достаточно высоко: он имеет ряд черт (многие — сохранившиеся остатки древних явлений, утраченных большинством других индоевропейских языков), которые традиционно считаются сложными (и которые действительно трудны для освоения). Можно назвать сложную именную и глагольную морфологию (не уступает русской); слоговую интонацию (дифтонги могут произноситься с разными тонами); пересказывательное наклонение; определенность, выражающуюся окончанием прилагательного (похожим образом некогда обстояло дело и в древнерусском языке; сейчас мы знаем бывшие определенные прилагательные как полные, а неопределенные — как краткие); наличие и предлогов, и послелогов (примером послелога может служить встречающееся в условии dēļ: оно стоит после слова, к которому относится).

Разумеется, контакт сказывается не только на латышском языке, но и на русском. Латвийский русский уже отличается от российского (любопытно, что в нём, в частности, более последовательно выдерживается противопоставление прилагательных латвийский и латышский): в [4] приводится краткий обзор изменений на различных уровнях, а в [5] — подробный анализ лексических расхождений, которые порой достаточно существенны, но большинству говорящих практически не известны. Так, например, россиянин, скорее всего, назовет предмет на рис. 3 карнизом, чем, весьма вероятно, поставит русскоязычного латвийца в тупик: последний высунется в окно и будет там искать внешний подоконник, а посмотреть на штангу и не подумает.

Рис. 3. Это «карниз» или «штанга»?

В заключение коснемся темы, которой я сознательно избегал, но о которой сейчас невозможно не упомянуть: общеизвестно, что языковая ситуация в Латвии представляет собой значительную проблему. В последнее время страсти пошли было на убыль, но в минувшем году вспыхнули с новой силой, что имело немалые политические последствия. В частности, через месяц состоится референдум, на котором будет решено, должен ли русский язык получить статус государственного.

Литература:
[1] Dz. Paegle, J. Kušķis (2002). Kā latvietis runā... [Как говорит латыш...], Zvaigzne ABC: Riga.
[2] T. Russita (2010). Bilingual lessons in schools of Latvian Republic de facto and de jure (PDF, 116 Кб). In: Acta Historica Universitatis Klaipedensis XX, Studia Anthropologica IV, 99–111.
[3] P. Trudgill (2010). Social structure, language contact and language change (PDF, 263 Кб). In Wodak, Ruth, Johnstone, Barbara & Kerswill, Paul. Sage handbook of sociolinguistics. London: Sage. 236–248.
[4] Н. Н. Клочко, Т. В. Лигута (2004). Русский язык в Латвии: социолингвистический профиль ситуации // Вопросы филологии, 2 (17), 101–107.
[5] А. Berdicevskis. Predictors of pluricentricity: lexical divergences between Latvian Russian and Russian Russian (PDF, 262 Кб). To appear in: Proceedings of the «Russian Language Outside the Nation» conference, Edinburgh University Press.

Задача использовалась на XXXVIII Московской традиционной олимпиаде по лингвистике (2007 год) и была опубликована в журнале «Наука и жизнь» (№5 за 2010 год).

Автор задачи: Татьяна Руссита
Автор комментариев: Александр Бердичевский