Гэри Стикс
«В мире науки» №5, 2006
Вопрос о правах на нашу жизнь отнюдь не нов. Так сложилось, что проведенный учеными анализ положения дел в области, находящейся на стыке охраны интеллектуальной собственности и молекулярной биологии, совпал с 25-ой годовщиной принятия Верховным судом США знакового решения по «делу Чакрабарти». Согласно данному положению, живые существа можно запатентовать, если они появляются благодаря вмешательству человека (т.е. по существу «сотворены» им).
В 1972 году инженер компании «Дженерал электрик» Ананда Чакрабарти (Ananda M. Chakrabarty) подал заявку на патентование штамма бактерии Pseudomonas, с легкостью расщепляющей углеводороды. Она уничтожала нефтяную пленку на поверхности воды или грунта гораздо быстрее, чем ранее применявшиеся микроорганизмы. Однако Чакрабарти получил свой штамм не с помощью генной инженерии в общепринятом смысле, т.к. к тому времени методы создания рекомбинантных ДНК еще не были полностью разработаны, а ввел в бактериальную клетку кольцевые внехромосомные генетические элементы — плазмиды, взятые им от других штаммов. В выдаче патента Чакрабарти было отказано на том основании, что «живой организм, созданный природой, патентованию не подлежит».
Когда в 1980 г. Верховный суд США решил вернуться к «делу Чакрабарти», молекулярно-биологический ландшафт изменился до неузнаваемости. Включение в геномную ДНК какого-либо живого существа фрагментов генома другого организма стало обычным делом. Созданная в том же году фирма Amgen поставила целью продемонстрировать возможности, которые сулят новые технологии, основанные на разрезании и сшивании разнородных ДНК. Одновременно достоянием гласности стал протокол получения интерферона генноинженерными методами. Стэнли Коэн (Stanley Cohen) и Герберт Бойер (Herbert Boyer) стали обладателями патента на «способ получения биологически функциональных молекулярных химер». Начался биотехнологический бум. Конгресс принял закон, разрешающий университетам заключать эксклюзивные лицензионные соглашения по запатентованным ими технологиям. Затем таким же правом были наделены Национальные институты здравоохранения.
Отчеты, предоставленные экспертами Верховному суду США, содержали доводы как «за», так и «против» патентоспособности микроорганизма, полученного Чакрабарти. Ряд фирм (начиная с Genentech и кончая Regents, созданной при Калифорнийском университете) сочли, что изобретение удовлетворяет таким необходимым требованиям, как новизна, неочевидность и практическая применимость. С другой стороны, руководитель The Peoples Business Commission Джереми Рифкина (Jeremy Rifkin) выступила резко против идеи вмешательства «в саму природу» и обрисовала катастрофические последствия манипуляций с живыми организмами.
В конце концов главный судья Уоррен Берджер, полагаясь на мнение большинства, отклонил доводы противников выдачи патента как неосновательные, заявив, что любое изобретение, включающее «что-либо под Солнцем созданное руками человека», может быть запатентовано. «Альберт Эйнштейн не мог запатентовать свой знаменитый закон, выражающийся формулой Е=mc2, так же как Исаак Ньютон не мог получить в личное владение открытый им закон всемирного тяготения», потому что эти законы существовали всегда. Но бактерия Чакрабарти — другое дело, ранее в природе такого организма не было, и «открыть» его было нельзя.
Положительный исход «дела Чакрабарти» послужил сигналом к патентованию не только генов, но и клеток (в том числе стволовых) и целых организмов. Первые патенты на гены выдавались в соответствии с правилами, которыми руководствуются при патентовании химических веществ. Incyte вовсе не является собственником чьего бы то ни было рецептора гистамина, речь идет об «изолированной и очищенной его форме». Патент на выделенный и клонированный ген и его белковый продукт дает эксклюзивное право владельцу на продажу, скажем, инсулина или фактора роста человека. Точно так же какой-нибудь ученый-химик может разработать новый способ очистки витамина В и претендовать на патент.