Слонина с горошком

Для решения задачи несущественно противопоставление между l и ł, s и ś, z и ź.

Чему соответствует в польском русское ло и ро после согласных?

Попробуйте поделить слова на морфемы, т. е. на приставки, корни и суффиксы.

Выпишем фонетические соответствия между русскими словами и родственными им польскими, приведёнными в условии:

• Русским словам, заканчивающимся на -ый, соответствуют польские слова на -y, а словам на -ий — слова на -i.
• Русскому твёрдому [л] соответствует польское ł (слово — słowo), а русскому мягкому [л’] — польское l (по́росли — porośle).
• На материале задачи нельзя однозначно установить правила распределения s и ś, z и ź в польском, но этого и не требуется для решения.
• Русским -ло- и -ро- после согласной в польском соответствует -ło- и -ro-, например: склонный — skłonny, слово — słowo, плот — płot; грозный — groźny, огромный — ogromny, просо — proso.
• Русским -оло- и -оро- внутри корня слова в польском соответствуют -ło- и -ro-, например: безголовый — bezgłowy, молот — młot, горошек — groszek, здоровый — zdrowy.
• Однако в тех случаях, когда внутри сочетания -оло- или -оро- проходит морфемная граница (т. е. граница между корнем и суффиксом или приставкой и корнем), в польском находим -oło- и -oro-: по-лог-ий (ср. слова отлогий или лог ‘овраг’, ложбина) — połogi, стол-ов-ый (ср. стол) — stołowy, по-рос-л-и (ср. рослый, недоросль) — porośle, про-рок (ср. зарок или рок ‘судьба’) — prorok.

Некоторые сложности может вызвать пара солонина — słonina. Дело в том, что солонина, конечно, связана этимологически с такими словами, как солоноватый, солонка, солончак и т. д., а в конечном счёте — и со словами засол и соль. Иначе говоря, может возникнуть (естественное) желание провести морфемную границу сол-он-ин-а (чему не соответствует польская форма). Можно сформулировать следующие аргументы против этого решения: (а) суффикс -он- имеется в русском языке, но выражает в других словах нечто совершенно иное (ср.: закусон, музон и проч.), не похожее на солонину; (б) несколько неожиданно, что в таких словах, как солёный, солевой и солевар, мы имеем мягкое [л’], а в словах типа солонина — твёрдое [л].

Возможный подход к решению проблемы (б) см. в: И. Б. Иткин. Русская морфонология. М.: Гнозис, 2007. С. 106–118 (§ 2.3.5). Вообще же вопрос о морфемном членении слова солонина носит несколько схоластический характер и живо напоминает знаменитый «спор о буженине» между Г. О. Винокуром и А. И. Смирницким по поводу того, можно ли выделять в слове буженина суфикс -ин- (по аналогии со словами свинина, конина и т. д.) несмотря на то, что неочевидно, что может значить корень -бужен- в современном русском языке.

Эти соотношения нарушены только в паре коромысло — koromysło: трудно придумать разумные аргументы в пользу морфемного членения кор-омысло или тем более ко-ромысло, так что в польском мы ожидали бы *kromysło (астериском, то есть звёздочкой, лингвисты обозначают формы, которые не засвидетельствованы в текстах), с закономерным соответствием русскому -оро- внутри корня. Очевидно, koromysło и есть то польское слово, которое было заимствовано из русского, т. е. перешло в польский язык в русском звучании.

Перебирая другие слова в поисках заимствования в противоположном направлении, обнаруживаем пары холоп — chłop и хлопец — chłopiec. Корень польских слов явно один и тот же, ср. значение: chłop ‘крестьянин, мужик’, chłopiec ‘хлопец’, т. е. ‘крестьянский мальчик, юноша’. Поскольку корень одинаков, в русском следует ожидать либо в обоих случаях -ло-, либо в обоих случаях -оло-. Однако в действительности мы находим в русском холоп и хлопец. Видимо, одно из этих слов не исконное, а заимствованное. Таким словом может быть только хлопец, поскольку оно звучит так же, как в польском (в то время как холоп отличается от chłop).

Ответ:

Русское слово хлопец заимствовано из польского chłopiec, а польское слово koromysło заимствовано из русского коромысло.

Следуя традиционной лингвистической терминологии, мы будем называть русские сочетания -оло- и -оро- внутри одной и той же морфемы (в данной задаче — внутри корня) между согласными полногласными (поскольку они состоят из двух слогов), а соответствующие им польские сочетания — неполногласными. На самом деле, к полногласию же относится и русское -ере-, которое не встречается в задаче.

Как можно прочитать в послесловии к задаче «Злата Прага», в таких случаях в праславянском — общем предке всех славянских языков — лингвисты реконструируют односложные сочетания, но с порядком вида «гласный + Л или Р»; например, праформа (общий предок) русского голова и польского głowa (как и церковнославянского глава) в праславянском языке обычно записывается как *golva (в современной славистике принято записывать такие реконструкции под астериском латиницей).

В дальнейшем в славянских языках эти сочетания изменялись. Опуская некоторые детали, можно сказать, что:

• в восточнославянских языках (русском, украинском и белорусском) после них возникал ещё один гласный (так получилось знакомое нам полногласие). Причём, если быть педантичным, то второй гласный в полногласных сочетаниях изначально не совпадал с гласным /o/ (или /e/ в случае с -ере-), см. [5];
• в польском и некоторых других западнославянских языках гласный и согласный менялись местами;
• в южнославянских языках помимо перестановки происходило ещё и изменение гласного: там обычно неполногласные сочетания имеют вид -ла- и -ра-.

Однако почему мы считаем, что в общем предке славянских языков в этом месте были сочетания «гласный + Л или Р», а не, например, «Л или Р + гласный»? В таком случае следовало бы считать, что в польском эти сочетания остались неизменными, в южнославянских изменился гласный, а в восточнославянских — гласный добавился перед таким сочетанием, а не после. Укажем несколько важных причин (разумеется, этот список не исчерпывающий).

Во-первых, это обосновывается сравнением с другими индоевропейскими языками — скажем, балтийскими: слово голова родственно литовскому galvà и латышскому gal̂va (оба значат ‘голова’).

Во-вторых, существуют слова, которые во всех ветвях славянских языков содержат внутри корня сочетание -ло- или -ро- (а также -ла- и -ра-), которое никак не меняется: ср., например, русское слово и польское słowo (о том, что в южнославянских языках это сочетание выглядит так же, можно догадаться по таким церковнославянским заимствованиям, как славословие). Логично в таких случаях предположить реконструкцию типа *slovo. Однако тогда получится, что некоторые сочетания -ло-/-ро- остались нетронутыми, а некоторые преобразовались в знакомые нам неполногласие или полногласие, причём разумного распределения между такими сочетаниями найти не удастся.

Итак, мы разобрались, что в случае «нормального» наследования из праславянских сочетаний типа *TolT, *TorT (где T означает любой согласный — эти обозначения ввёл в славистику Франц Миклошич) получаются русские сочетания вида ТолоТ, ТороТ и польские сочетания вида TłoT, TroT (и южнославянские сочетания вида ТлаТ, ТраТ). Как мы теперь понимаем, это однонаправленный фонетический процесс: очевидно, что ещё в праславянском языке на стыках морфем образовывались сочетания *-olo- и *-oro-, которые также сохранялись в разных ветвях славянских языков неизменными (сюда относятся польск. połogi, stołowy, porośle и prorok). Если же в общеславянскую эпоху возникало сочетание *TolT, пусть даже с морфемной границей внутри него, то оно подвергалось преобразованию: сюда, собственно говоря, и относится смутившее нас при решении слово солонина (< *sol-n-). Такое же происхождение у -о- в русских глаголах на -о-ть, например, колоть < *kol-ti.

Но помимо обычного процесса наследования, существуют ещё контакты (заимствования) между разными ветвями славянских языков. Например, к южнославянским относится и церковнославянский язык, заимствования из которого (иногда называемые «славянизмами») чрезвычайно многочисленны в русском языке: скажем, слова безголовый и здоровый являются исконно русскими, а слова обезглавить и здравый — заимствованы из церковнославянского. По этой же причине (влияние церковнославянского) мы говорим, скажем, агнец на заклание, а не *ягнёнок на заколоние.

В рассматриваемой же задаче речь идёт о контактах между восточнославянскими и западнославянскими языками. Следует сразу же оговориться, что прямые контакты между русским и польским хотя и имели место, но никогда не были столь же интенсивны, как контакты между польским и украинским (или между польским и белорусским). Поэтому значительная часть польских заимствований (пусть и не все) попала в русский язык через украинский; аналогичным образом, некоторая часть слов, про которые утверждается, что они заимствованы из русского в польский, на самом деле заимствованы из украинского (в украинском же эти слова могут быть исконными или в свою очередь заимствованными из других языков — в том числе из русского). Таким образом, прямое сравнение польских и русских данных в этой задаче — это некоторое упрощение в педагогических целях.

Знание регулярных фонетических соответствий позволило нам догадаться, что слово хлопец является заимствованием из польского. И действительного, оно имеет тот же корень, что и исконно русское слово холоп (несмотря на некоторую разницу в значении); таким образом, в русском мы бы ожидали форму *холопец. Этот корень представлен и в южнославянских языках, где мы встречаем, в полном соответствии с нашими ожиданиями, сочетание -ла-: ср. болгарское хлапа́к ‘мальчишка’.

В свою очередь, koromysło, очевидно, является заимствованием из восточнославянских языков. Заметим, что это слово есть не только в русском: ср. украинское коро́мисло (украинское и произносится ближе к русскому ы, чем к русскому и) и белорусское карамы́сла и каро́мысел. Строго говоря, предположить, что koromysło не является исконно польским словом можно даже без анализа исторической фонетики, достаточно уже взглянуть на географическую дистрибуцию этого слова по славянским языкам: польский — единственный западнославянский язык, в котором оно засвидетельствовано. Кроме того, насколько мы можем судить, это слово появляется в восточнославянских памятниках письменности на несколько столетий раньше, чем в польских.

Но, примечательным образом, регулярные фонетические соответствия позволяют нам принять решение о направлении заимствования даже тогда, когда мы не уверены, откуда, собственно говоря, слово взялось в конечном счёте.

Так, про слово холоп/хлопец выдающийся славист конца XIX — начала XX веков А. И. Соболевский предполагал, что оно родственно слову холостой, хотя не все лингвисты с этим согласны; полной определённости насчёт этимологии этого слова нет и до сих пор.

Ещё более интересно слово коромысло. Начиная с XIX века была высказана масса идей о его происхождении, одна фантастичнее другой. Некоторые лингвисты и вовсе предпочитают просто констатировать, что это «тёмное слово» (как выражался Макс Фасмер) и хорошей этимологии у него нет [8, 9].

Рассматриваемая задача составлена в 1960-е годы. Эксплицитно она подразумевает реконструкцию праформы *kormyslo. При такой реконструкции мы ожидаем, что в польском исконное название для коромысла могло бы иметь форму *kromysło, которая не совпадает с той, что дана в задаче.

В 1974 году видный этимолог О. Н. Трубачёв опубликовал работу, в которой предложил, по-видимому, решающие аргументы в пользу одной из гипотез о происхождении этого слова. Не вдаваясь в детали его рассуждений, скажем, что эта гипотеза предполагает: (1) родство слова коромысло со словом корма (которое могло значить не только ‘задняя часть корабля’, но и ‘рулевое весло, кормило’); и (2) праформу, начинающуюся на *kъrmysl-.

Буквами ъ («ер») и ь («ерь») обозначаются два особых гласных звука, которые существовали в древних славянских языках (включая старославянский и древнерусский), а затем исчезли. Лингвисты называют их редуцированными; существуют разные идеи о том, как они могли произноситься в общем предке славянских языков.

Как уже отмечалось в послесловии к задаче «Вяленая вобла», в большинстве случаев в современном русском языке сочетания *ТълТ и *ТърТ перешли в ТолТ и ТорТ. Однако в отдельных случаях они образовали так называемое второе полногласие (этот термин введён украинским лингвистом А. А. Потебнёй) — ТолоТ и ТороТ соответственно: например, исторически корни существительных остолоп, сутолока и прилагательного долог выглядели как -стълп-, -тълк- и -дълг- соответственно. Этот феномен чаще встречается в северо-западных говорах русского языка: там, например, можно встретить такие формы, как гороб ‘горб’ (< -гърб-).

Таким образом, если принимать гипотезу Трубачёва, что русское коромысло восходит к *kъrmysl- (она, впрочем, всё равно не лишена уязвимых мест), то приходится констатировать, что на самом деле здесь мы имеем дело не с сочетанием типа *TorT (= с первым полногласием), как в остальных случаях в задаче, а с сочетанием *TъrT (= со вторым полногласием).

Важно подчеркнуть, что это совершенно никак не умаляет нашей уверенности в том, что польское koromysło является восточнославянским заимствованием: дело в том, что в польском языке сочетание *TъrT перешло в TarT (лингвисты говорят, что TarT является рефлексом общеславянского *TъrT в польском) — например, ‘горб’ по-польски будет garb. Следовательно, *kъrmysl- должно было дать польское *karmysł-, которое, насколько нам известно, нигде не зафиксировано.

Иными словами, вне зависимости от того, каких именно этимологических теорий мы придерживаемся, историческая фонетика довольно однозначно нам указывает (через нарушения регулярных фонетических соответствий), что русское хлопец заимствовано из польского, а польское koromysło — из восточнославянских языков.

* * *

В заключение сделаем несколько коротких комментариев о позднейших фонетических процессах в польском языке. Буква ł долгое время произносилась примерно как русское твёрдое [л]; традиционно она передаётся через русское л в польских именах собственных, таких как Вроцлав, Слоним, Вацлав, Славомир и т. д. Впервые произношение, подобное современному английскому w, появилось ещё несколько столетий тому назад, но литературная норма польского языка требовала [л]-образного произнесения вплоть до середины XX века. Его до сих пор можно услышать в некоторых польских диалектах, а в городах — на наиболее консервативных (в языковом плане) театральных площадках. Однако со второй половины прошлого века литературная норма признаёт [w]-образное произношение, и сейчас оно безусловно господствует в Польше.

Буквы ś и ź когда-то, вероятно, произносились близко к русским мягким [с’] и [з’] — и именно так они передаются в именах собственных, ср. Kościńska — Косьциньская, Źródłowski — Зьрудловский. Собственно говоря, с точки зрения фонологии они и являются просто мягкими парами к s и z. Тем не менее, уже очень давно реальное их произношение корректнее будет описывать как шипящее, а не свистящее, в первом приближении — мягкие [щ’] и [ж’] соответственно. В связи с этим оригинальный текст фонетического примечания к данной задаче, составленной более полувека назад, был слегка обновлён.

Литература:

1. Fr. Sławski. Słownik etymologiczny języka polskiego. T. II: K–Kot. Kraków: Nakładem Towarzystwa miłośników języka polskiego, 1958–1965. S. 491–492.

2. H. Popowska-Taborska. Кaszubskie č^ereр, čermëslë polską wersją czerepa i koromyseł // Slavia Orientalis. XVII. 1968. S. 369–370. Перепечатано в: H. Popowska-Taborska. Szkice z kaszubszczyzny. Dzieje, zabytki, słownictwo. Gdańsk: Muzeum Piśmiennictwa i Muzyki Kaszubsko-Pomorskiej, Towarzystwo Przyjaciół Ziemi Wejherowskiej, 1987. S. 171–173.

3. F. Hinze. Die Namen Scharmützel, Schermützel, Zermützel, Schermeisel und ihre Deutung. Zugleich ein Beitrag zur Etymologie von ostslaw. коромысло ,Wassertrage‘ // Zeitschrift für Slawistik. Bd. 17, № 1. 1972. S. 19–24. https://doi.org/10.1524/slaw.1972.17.1.19.

4. О. Н. Трубачёв. Наблюдения по этимологии лексических локализмов (славянские этимологии 52): Праслав. диал. *kъrmyslъ/*čьrmyslъ // Этимология 1972. М.: Наука, 1974. С. 35–41.

5. П. Гард. К истории восточнославянских гласных среднего подъема // Вопросы языкознания. 1974. № 3. С. 106–115.

6. Этимологический словарь русского языка. Том 2, вып. 8: К / под руководством и редакцией Н. М. Шанского. М.: Издательство Московского университета, 1982. С. 324–325.

7. Этимологический словарь славянских языков. Вып. 13 (*kroměžirъ — *kyžiti) / под ред. О. Н. Трубачёва. М.: Наука, 1987. С. 228–229.

8. Этымалагічны слоўнік беларускай мовы. Т. 5: К–Л / [укладальнікі: В. У. Мартынаў, І. І. Лучыц-Федарэц]. Мінск: Навука і тэхніка, 1989. С. 263.

9. Етимологічний словник української мови. У семи томах. Том III: Кора — М / головний редактор О. С. Мельничук. Київ: Наукова думка, 1989. С. 40.

Задача использовалась на I туре V Традиционной олимпиады по лингвистике и математике (1969).

Автор задачи — Андрей Анатольевич Зализняк (1935–2017).
Автор решения и послесловия — Нияз Киреев.