Полезная привередливость

Это поведение может касаться отдельных особей и популяций (а не только видов), а также относиться к определенным периодам времени. Кроме того, в задаче идет речь не только о случаях, когда «привередливость» приносит пользу.

Иногда полезно примерить ситуацию на себя. Человек, конечно очень всеяден, но у людей всё равно есть пищевые предпочтения. Попробуйте проанализировать, с чем они могут быть связаны.

Попробуем в решении представить себе возможные ответы и некоторые варианты их реализации, а в послесловии обсудим некоторые теоретические данные об этом «пространстве возможностей».

В условии вопрос стоит не только о случаях, когда «привередливость» приносит пользу. Понятно, что тут возможны очень простые объяснения, и первое из них — пространственная разобщенность пищи и потребителя. Коварный вопрос «Почему белые медведи не едят пингвинов?» ставил в тупик многих семиклассников, сдающих собеседование в биологические классы нашей школы.

Естественно, это объяснение относится не только к видам, но и к географическим популяциям: жители Камчатки до недавнего времени не могли питаться плодами манго, а бурые медведи из Ярославской области не едят горбушу и нерку. Особенно ограниченным и специфичным может быть рацион в небольших изолированных популяциях. Основу питания гренландских инуитов составляли морская рыба и тюлени; кошки и крысы, заселившиеся на океанические острова, поневоле питаются в основном яйцами и птенцами морских птиц. Да и эндемичные виды мелких островов могут быть ограничены в выборе пищи.

В одном регионе разные виды и популяции часто различаются по составу пищи в зависимости от биотопа. Полевые жаворонки не питаются лесными насекомыми и семенами лесных злаков, хотя наверняка могли бы их переварить.

Смена биотопа (а значит, и состава пищи) может быть связана с сезонными миграциями. Перелетные и мигрирующие птицы часто питаются разной пищей в местах гнездования и зимовки. Например, в Москве свиристели появляются обычно к концу зимы и питаются в основном рябиной, а на севере, в местах гнездования, их пища гораздо более разнообразна. Белые медведи могут охотиться на тюленей со льда, и зимой во многих районах тюлени — едва ли не единственная пища медведей. Летом, когда льды тают и медведи выходят на побережье, их пища становится более разнообразной — они едят любую падаль, поедают выброшенные на берег водоросли, могут есть ягоды, при случае ловят мелких животных.

Другая группа причин «привередливости» — изменения среды во времени. Яркий пример — землеройки. Летом они питаются в основном насекомыми и дождевыми червями, могут съесть лягушку. Как ни странно, они не впадают в зимний сон или спячку и не запасают пищу, а остаются активными и питаются зимой в основном семенами хвойных. Кстати, при запасании пищи на зиму рацион тоже сильно меняется и становится более однообразным. Зимой сойки едят запасенные с осени желуди, а бобры — побеги ивы.

Причиной «привередливости» могут быть морфологические адаптации. Например, многие специализированные хищники приспособлены к питанию определенной добычей. Гигантские муравьеды действительно питаются в основном муравьями и термитами; но в зоопарках их удается перевести на диету из яиц, личинок мучных хрущаков, фарша, меда и других продуктов. Некоторые из них муравьеды могли бы найти и в дикой природе, но вряд ли способны добывать в необходимых количествах. «Праворукие» змеи из задачи «Улитка в Зазеркалье» едят в основном левозакрученных улиток, хотя правозакрученных вполне могли бы употреблять, если бы умели извлекать их из раковины. Вряд ли саблезубые тигры умели ловить мышей, а кашалот не способен питаться крилем.

Еще одну — самую большую и гетерогенную — группу причин «привередливости» можно условно назвать «поведенческими» и «физиологическими». Их уже сложно разделить, будем рассматривать их совместно.

Видимо, иногда животные начинают потреблять необычную однотипную пищу в медицинских целях. Про «лечебное питание» животных и его эффективность известно немногое. Вероятно, животные могут отдавать предпочтение необычной пище для избавления от глистных и прочих инфекционных заболеваний. Так, дрофы (преимущественно самцы и преимущественно в период размножения) едят ядовитых жуков-нарывников и даже предпочитают их другим насекомым (см. Танец дрофы и жуки-нарывники). Как показано в недавней статье, те же дрофы (тоже в первую очередь самцы и тоже в период размножения) едят в качестве глистогонного и антипротозойного лекарства маки Papaver rhoeas и синяк Echium plantagineum; авторы предполагают, что это может быть важнее для самцов, так как их иммунитет ослабевает из-за больших затрат энергии в брачный период (см. L. M. Bautista-Sopelana et al., 2022. Bioactivity of plants eaten by wild birds against laboratory models of parasites and pathogens)

С другой стороны, пища животного может становиться более однообразной из-за проблем со здоровьем. Для львов люди — обычно небольшой «прилов» к их основной и достаточно разнообразной добыче. Но львы-людоеды переходят преимущественно на питание людьми. Как показывают некоторые исследования, львы могут становиться людоедами из-за больных зубов, не позволяющих прокусывать толстые шкуры зебр и антилоп.

Нередко потребление однотипной ядовитой пищи обеспечивает защиту не от паразитов, а от хищников. Например, многие гусеницы питаются ядовитыми растениями и накапливают их токсины, что служит (часто в комбинации с предупреждающей окраской) защитой от большинства хищников.

Рис. 1. Гусеницы большинства голубянок-хвостаток питаются разными видами цветковых растений, малозаметны и держатся поодиночке. Гусеницы нескольких видов рода Eumaeus (на фото) в ходе эволюции сравнительно недавно перешли к питанию ядовитыми саговниками и накапливают токсин циказин (см. Cycasin). Они имеют яркую апосематическую окраску и держатся группами.

Польза тут очевидна. Но возникает вопрос — а могут ли такие гусеницы питаться другими видами растений? Судя по всему, во многих случаях могут (см. послесловие). И даже если поедание ядовитой пищи не обеспечивает ядовитости, она может составлять заметную часть диеты — просто потому, что больше никто ее не ест и она легко доступна (см. Неядовитые змеи вырабатывают устойчивость к смертоносному яду тритонов).

Очевидно, что у каждого хищника свои приемы охоты, время активности и место кормежки. В зависимости от этого, а также от размерного класса для него доступна далеко не любая добыча. Но иногда причины «пищевых ограничений» не столь очевидны.

По-видимому, очень частое явление — «переключение» на наиболее обильный в данное время вид пищи, независимо от сезона. Неудивительно, что медведи на Камчатке в период хода лососей на нерест тратят время в основном на «рыбную ловлю». Гораздо удивительнее случаи, когда медведи едят преимущественно ручейников или комаров (см. Байкальские медведи-энтомофаги). Многие животные (включая и человека) переходят на питание термитами в период их массового вылета. В июне на Белом море рыбы и морские птицы в период нереста нереиса (Alitta virens) питаются преимущественно нерестящимися червями. Затем чайки переключаются на яйца и птенцов гаг и других птиц (по некоторым данным, на птенцах специализируются отдельные особи — «чайки-убийцы»). В августе беломорские чайки, в целом весьма всеядные (см., например, Чайка с морской звездой), переходят на питание черникой и другими ягодами, и прибрежные скалы покрываются фиолетовым пометом. Еще один удивительный пример перехода на массовую, но нетипичную для данного вида пищу — ловля летучими мышами ночницами планктонных бокоплавов-макрогектопусов (см. Ночница-рачкоед; правда, в этом случае неизвестно, становятся ли бокоплавы основной добычей ночниц или просто «приловом»).

Хищники научаются избегать опасной (хотя и вполне съедобной) добычи. Избегание ос птицами описывается в учебниках по этологии как пример «обучения с первого раза» — ужаленная один раз птица надолго «теряет интерес» к осам (а заодно и к мухам, которые имеют похожую окраску и форму тела). Иногда страх перед некоторыми съедобными, но при этом потенциально опасными животными может и не требовать обучения вовсе: например, у приматов страх перед пауками и змеями, видимо, все-таки (отчасти?) врожденный (см., например, Itsy Bitsy Spider: Fear of spiders and snakes is deeply embedded in us, Ha Trong Dinh et al., 2021. Preferential Neuronal Responses to Snakes in the Monkey Medial Prefrontal Cortex Support an Evolutionary Origin for Ophidiophobia). При избегании опасных видов пища, конечно, не становится совсем уж однотипной, но все-таки разнообразие ее снижается.

У человека потребление однотипной пищи нередко связано с культурными традициями (включая религиозные запреты и ограничения). Например, в России редко едят насекомых (хотя съедобных насекомых у нас хватает), а до недавнего времени почти не ели и морепродукты, в том числе водоросли. В этом смысле наша пища гораздо более однообразна, чем пища жителей Таиланда или побережья Новой Гвинеи. Иногда подобные традиции выглядят совершенно иррациональными и необъяснимыми. Если верить Джареду Даймонду, гренландские скандинавы отказывались есть морскую рыбу даже перед лицом голодной смерти, в то время как их предки-исландцы в те же времена были рыболовами (см. Коллапс. Почему одни общества приходят к процветанию, а другие — к гибели). Кстати, и в наши дни табу на употребление рыбы достаточно широко распространено в разных частях земного шара. Часто предполагают, что табу и религиозные запреты могли снижать риск отравления или заражения паразитами (например, запрет на употребление морских моллюсков и свинины в иудаизме; многочисленные примеры странных табу такого рода приводятся в статье Википедии Food and drink prohibitions.

А встречаются ли такие «культурные предрассудки», сужающие круг пищевых объектов, на популяционном уровне у других животных? Да, похожие примеры можно найти. Пожалуй, наиболее известный — наличие «экотипов» у косаток в северной части Тихого океана. Там обитают «резидентные» рыбоядные косатки и мигрирующие «плотоядные» — так принято называть косаток, которые охотятся на тюленей и китов. Правда, сейчас преобладает мнение, что это не экотипы одного вида, а разные, хотя и близкие, виды (см. О. А. Филатова и др. «Косатки — рыболовы и охотники»). Картинка из этой статьи, на которой морской котик спокойно плывет среди рыбоядных косаток, впечатляет. Хотя косатки разных «экотипов» используют различные приемы добычи, которым молодые особи учатся у мамы, вряд ли рыбоядная косатка физически не способна убить и съесть тюленя. Просто не принято — культура не позволяет...

Другой интересный случай «культуры питания» — выбор кормовых деревьев у трехпалых ленивцев. Еще сравнительно недавно считалось, что это строгие монофаги, и питаются они в природе только листьями цекропии. Потом оценили численность и биомассу ленивцев, и стало ясно, что никаких цекропий на них не хватит. Постепенно выяснилось, что ленивцы «как вид» употребляют в пищу листья примерно 80 видов деревьев. Но при этом каждый конкретный ленивец использует в пищу гораздо меньше видов — всего 5–10. Показано, что детеныши учатся выбирать кормовые растения у матери (сначала просто вытаскивая пищу у нее изо рта), и их рацион сходен с материнским. Отчасти, возможно, это связано и со сходством кишечной микробиоты, которая помогает ленивцам усваивать пищу. А еще это позволяет меньше перемещаться. Большую часть времени ленивец проводит на «опорных» деревьях, под некоторыми из которых он устраивает «туалеты», удобряя их и разводя полезных для себя бабочек-огневок. Их гусеницы помогают ленивцу помогают ему разводить в шерсти зеленые водоросли, которые, кстати, составляют важную часть рациона ленивца (см. Ленивец и его водоросли). Интересно, что и у людей «культурные» различия в предпочитаемой диете по крайней мере в одном случае, вероятно, отчасти объясняются различиями кишечной микробиоты — ее особенности помогают японцам легче усваивать морские водоросли (см. Кишечные бактерии помогают японцам переваривать водоросли).

Если вернуться к людям — пожалуй, наиболее однотипной по сравнению с пищей других людей стала в наши дни диета веганов. Правда, кое-где рис остается основным продуктом питания по причинам, далеким от веганства... Польза веганской и вегетарианской диеты — вопрос дискуссионный, и мы не будем его обсуждать подробно. Есть некоторые данные, что такая диета может снижать стерильное воспаление и тем самым понижать риск развития многих болезней.

Еще одна группа людей с узким пищевым спектром — маленькие дети. Сначала они вообще едят только молоко, хотя в принципе способны усваивать и другую пищу. Период грудного вскармливания особенно длителен во многих первобытных обществах, и дети переходят там на «взрослую» пищу явно позднее, чем приобретают способность ее усваивать. В целом многие дети необычайно консервативны в пищевых пристрастиях и отказываются от любой непривычной пищи. Мучения родителей, которые хотят заставить их что-то попробовать, сродни мучениям, описанным во многих книгах Джеральда Даррелла — к примеру, таким: «...если нельзя достать естественные корма, [нужно] суметь подобрать заменители и приучить к ним вашего подопечного. При этом еще нужно угождать вкусам каждого в отдельности, а они чрезвычайно разнообразны. Помню грызуна, который упорно отвергал обычную для грызунов пищу — фрукты, хлеб, овощи — и три дня подряд ел только спагетти. У меня были также пять обезьян одного вида и возраста с самыми неожиданными идиосинкразиями. Две безумно любили сырые яйца, три другие боялись незнакомых белых предметов и отказывались к ним прикоснуться, даже визжали от страха, если им клали в клетку страшное крутое яйцо» (Д. Даррелл, «Зоопарк в моем багаже»).

И люди, и животные на индивидуальном уровне предпочитают питаться уже знакомой, привычной пищей, которую уже ели раньше (иногда это называют пищевым кондиционированием). Причин для этого может быть множество. Одну из довольно экзотических мы недавно рассматривали в картинке дня «Махровый коврик»: голожаберный моллюск эолидия предпочитает есть «знакомых» актиний, потому что в процессе питания непонятным способом приобретает устойчивость к яду их стрекательных клеток. Польза от питания привычной пищей может состоять в избегании потенциально ядовитых продуктов, а также в том, что к ней может адаптироваться кишечная микробиота (или состав собственных ферментов) — и тогда она лучше усваивается. Нередко питание однотипной пищей связывают с тем, что у животного возникает «поисковый образ» (см. У представителей меньшинства шансов выжить больше). Это явление хорошо знакомо грибникам: начав собирать лисички, перестаешь замечать белые и подберезовики. Вероятно, это позволяет затрачивать на поиски пищи меньше времени. А еще привычная пища может казаться (или являться) более вкусной — тогда от нее трудно отказаться, потому что она доставляет удовольствие и даже может вызывать зависимость (см. послесловие).

Примеров животных с узким спектром питания бесчисленное множество, и мы наверняка разобрали далеко не все случаи. Вот, например, паразиты — они тоже часто специализированные и питаются в теле одного или немногих видов-хозяев. Допустим, печеночная двуустка в Европе на взрослой стадии часто питается печенью коров и овец и намного реже — печенью человека, а на личиночной ест только печень моллюска малого прудовика (Galba truncatula). При этом лабораторные опыты показывают, что взрослый паразит может успешно развиваться в печени кроликов и даже мышей, а личинки в других регионах мира выедают печенки многих других моллюсков. Читатель может сам подумать о возможных причинах такой «привередливости» паразитов. Свободноживущие организмы тоже часто имеют более узкий спектр питания, чем могли бы, — мучения Даррелла, как правило, заканчивались успешным подбором диеты для его питомцев, которая заменяла привычную им пищу. Как же разобраться в этой каше и понять причины и пользу «привередливости»? Тут возможны несколько уровней и подходов.

Эволюционная биология и экология «склонность» животных к пищевой специализации традиционно объясняет влиянием межвидовой конкуренции. О реальном влиянии конкуренции говорят такие хорошо изученные явления, как «экологическое высвобождение» (ecological release) и «экологическое смещение признаков» (ecological character displacement). Если мы уберем из экосистемы один из видов-конкурентов, то экологические ниши одного или нескольких других похожих видов, в том числе их спектр питания, расширятся — произойдет экологическое высвобождение. Если в каком-то регионе два конкурирующих вида обитают совместно, то нередко они сильнее различаются по признакам, определяющим спектр их питания, чем в районах, где каждый живет по отдельности. Например, у птиц в области их совместного обитания могут увеличиться различия в размерах клювов, коррелирующие со средним размером добычи (экологическое смещение признаков).

Если бы конкуренция была главным фактором, определяющим широту спектра питания, то можно было бы ожидать, что в богатых видами экосистемах ниши были бы «нарезаны» более дробно, в том числе было бы больше видов-монофагов. Но оказалось, что «всё не так однозначно». Например, в важной работе по разнообразию листогрызущих насекомых в экваториальных лесах (см. Почему в тропическом лесу так много видов насекомых?) было показано, что процент видов, питающихся одним, двумя, тремя и т. д. видами деревьев примерно одинаков на Новой Гвинее и в лесах умеренной зоны. Всего около трети видов жуков и их личинок, гусениц бабочек и прямокрылых — строгие монофаги. Отчасти это может быть связано с тем, что в тропиках гораздо шире выбор пищи — видов деревьев на единицу площади там больше в 10–15 раз, и это может снижать конкуренцию.

Но есть и другие объяснения, почему все насекомые не становятся монофагами. Ведь вообще-то питание разнообразной пищей дает важные преимущества. Рассмотрим это на примере тех же листоядных насекомых. «Пастьба» на многих видах растений, во-первых, может обеспечить более полный набор питательных веществ. Во-вторых, если попадутся ядовитые растения, но каждого съешь понемножку, дозы ядов с большей вероятностью окажутся безвредными. В-третьих, если к ядам есть устойчивость и они накапливаются в организме (как у многих гусениц), то смесь ядов может эффективнее защищать от хищников или паразитов (см. Сногсшибательный коктейль). Эти соображения подтверждаются данными экспериментов. Например, в одной из работ (см. P. Mason et al., 2014. A mixed diet of toxic plants enables increased feeding and anti-predator defense by an insect herbivore) гусениц бабочки-медведицы, которые в природе едят разные виды растений, кормили патагонским подорожником (содержит ядовитые алкалоиды) и плагиоботрисом аризонским (не содержит алкалоидов, но содержит ядовитые гликозиды). Если кормом служила смесь обоих растений, гусеницы вырастали более крупными, но развивались дольше, чем если ели каждое растение по отдельности. При питании двумя видами гусеницы ели больше, а пищу усваивали с той же эффективностью. При этом кормление одним видом ядовитых растений защищало гусениц от хищных муравьев не лучше, чем питание растением, не содержащим ни алкалоидов, ни гликозидов. А вот при питании обоими видами гусеницы получали хорошую защиту от муравьев. В общем, куда ни глянь — сплошные преимуществ полифагии! (см. также Узкая пищевая специализация бывает эволюционно невыгодной).

На самом деле нет. Понятно, что в природе ситуация гораздо сложнее. Муравьи — не единственные (и, возможно, не главные) враги гусениц. Может быть, в природе есть другой ядовитый вид растений, который в одиночку обеспечивает наиболее эффективную защиту. А в каких-то условиях скорость развития гусениц может оказаться важнее химической защиты от хищников.

Если перейти с экосистемного уровня на популяционно-видовой, то многое в выборе пищи может объяснить теория оптимальной стратегии питания, или оптимального фуражирования (см. ее популярное изложение Теория оптимального фуражирования). Согласно этой теории, естественный отбор закрепляет такие наследственные формы поведения, которые позволяют получать из пищи максимум энергии при минимальных ее затратах. Становится понятно, почему, например, планктоядные рыбы предпочитают крупных ветвистоусых рачков мелким и выедают их избирательно по сравнению с циклопами того же размера. За циклопом еще погоняться надо, а крупную неуклюжую дафнию и заметить легко, и поймать проще; окупаемость затрат энергии на охоту максимальная. Эта теория хорошо объясняет и переход на очень обильную, пусть даже достаточно необычную, пищу. Питаться черникой или насекомыми, когда их навалом, оказывается выгоднее, чем гоняться за подросшими птенцами или ловить рыбу в ледяной воде.

К человеку теория оптимальной стратегии питания отчасти тоже приложима. Давно стало общим местом, что человек эволюционно «запрограммирован» на потребление более калорийной, сладкой и жирной пищи. И это действительно так. Опыты показывают, что новорожденным младенцам не нравится кислый и горький вкус, а нравится сладкий и мясной (умами). С жирами всё сложнее: хотя сейчас считается, что жирный вкус тоже могут воспринимать рецепторы языка (см. L. Brondel et al., 2022. Taste of Fat and Obesity: Different Hypotheses and Our Point of View), не ясно, насколько именно вкус жирной пищи (воспринимаемый языком) доставляет нам удовольствие. Запах же свободных жирных кислот скорее отвратительный, чем привлекательный (подумайте, почему в ходе эволюции могла возникнуть такая реакция). Но факт, что жирная пища удовольствие доставляет — несомненный. Эта врожденная система подкрепления, как считается, была очень полезна для выживания: запасание жира позволяло пережить периоды длительного отсутствия пищи, а кроме того, нормальные запасы жировой ткани необходимы женщинам для размножения. При этом в норме действует и достаточно мощная система подавления аппетита, которая позволяет поддерживать гомеостаз массы тела. На заметку родителям: в классических опытах дети, которым позволяли выбирать еду из большого количества разнообразных блюд, в течение полугода прекрасно обеспечивали баланс между потреблением жиров и углеводов и поддерживали нормальный вес.

Но как же тогда возникают столь заметные различия в диете на популяционном и индивидуальном уровне? Приведу лишь некоторые относящиеся к этой теме факты (они взяты из статьи Элизабет Капальди, специалиста по психологии питания):

1. Если дать крысе отравленную еду, после которой ей будет плохо (например, ее будет тошнить), то возникает стойкое и длительное отвращение к вкусу этой пищи. Такие же реакции возникают и у человека — например, на фоне химиотерапии. (Может быть, не так уж фантастично предположение Даймонда, что основатели колонии викингов в Гренландии кода-то сильно отравились рыбой, и потому возникло табу на ее употребление?)
2. Если какой-то запах еды ассоциируется с уже предпочитаемым запахом или вкусом, его предпочтительность растет со временем. Предполагается, что так мы привыкаем к горькому вкусу кофе: большинство людей сначала пьет его с сахаром и сливками, а потом уже может вынести и даже считает приятным противный вкус чистого кофе. Но ассоциация между двумя запахами возникает у крыс, только если они предъявляются одновременно или c интервалом не более10 секунд!
3. Если какой-то запах предшествует получению калорийной пищи, то он становится тем более приятным, чем больше калорий в пище. Тут интервал между запахом и получением пищи может составлять до 30 минут. С помощью разных приемов можно доказать, что вкус пищи при этом не влияет на обучение.
4. Если давать крысе заедать картошку сахаром, то потом она реже выбирает картошку по сравнению с рисом, чем если давать сахар после риса.
5. Если во время длительного голодания крысе дают несладкую пищу, то ее предпочтительность впоследствии растет, а если сладкую — снижается или не меняется.

Эти данные я привожу, чтобы показать, насколько всё непросто (и иногда контринтуитивно) с психологией, когда дело касается пищи. А два главных вывода из опытов по научению, связанному с пищей, вот какие. Во-первых, возникшие ассоциации удивительно устойчивы — они сохраняются у крыс без подкрепления месяцами. Если детям в возрасте до шести месяцев давали подслащенную воду в качестве «успокоительного» (а потом больше не давали ее до 2 лет), то и в двухлетнем возрасте у таких детей было выше предпочтение сладкого.

А во-вторых, действует принцип «чем больше ешь, тем больше нравится». Оказывается, недоверие к незнакомой пище возникает у детей тоже примерно к двухлетнему возрасту — до этого они охотно пробуют любую пищу. А вот позднее одним из главных критериев выбора становится то, насколько часто эта пища употреблялась раньше. Когда трехлетним детям давали незнакомый сыр, они почти всегда от него отказывались. Нужно было давать и давать его пробовать — и так 10 раз. И только после этого многие дети привыкали к нему и охотно ели (тоже важная заметка для родителей — как справедливо замечает автор, обычно на 10 попыток просто не хватает их терпения!).

Вывод из всего этого — наши индивидуальные пищевые предпочтения, как ни странно, больше зависят от жизненного опыта и научения, чем от генетики. И особенно важен тут (как и во многих других привычках и фобиях) опыт раннего детства.

К сожалению, результаты таких «опытов с едой» в современном мире часто печальны. Эволюция «хотела, как лучше», а получается «как всегда». Очень многие при первой возможности выбирают «американскую диету». Легкодоступная сладкая и жирная пища так сильно активирует дофаминовую систему подкрепления, что система поддержания гомеостаза массы тела дает сбой; развивается ожирение, а с ним нередко и настоящая зависимость от еды (см. Food addiction). В тяжелых случаях она вполне сравнима с алкоголизмом или наркотическими зависимостями. Человек скрывает ее от окружающих и страдает от социальной дезадаптации; возникает толерантность — для насыщения требуются всё большие порции, а в ответ на них выделяется всё меньше дофамина, так что для получения удовольствия требуются более сильные стимулы (еще больше сладкого). И, хотя «связь всего со всем» — плохая исследовательская программа, это как раз тот случай, когда вовлечено множество факторов и систем организма. Тут участвуют и разные структуры мозга (начиная от гипоталамуса с его центрами голода и насыщения и кончая префронтальной корой); и пара десятков гормонов; и спровоцированное перееданием воспаление, вовлекающее иммунную систему; и, конечно же, кишечный микробиом (см., например, А. Gupta et al., 2020. Brain-gut-microbiome interactions in obesity and food addiction) — куда же без него! На него теперь многое можно свалить, как сваливал король из «Обыкновенного чуда» на родственников: «Это не я виноват, это мои плохие кишечные бактерии заставляют меня кормить их пирожными!». Чтобы разорвать порочный круг, можно, конечно, пытаться «исправить» микробиом. Но лучше все-таки постараться включить префронтальную кору и есть поменьше пирожных. Или хотя бы поменьше кормить ими маленьких детей...