«Про кабанов, бобров и выхухолей». Главы из книги
Мои кабаны
Первая встреча
Когда я была студенткой, мечтала встретиться нос к носу с кабанами. Вообще-то я хотела их изучать, но для начала — хотя бы просто встретить. И вот однажды я задержалась в конторе заповедника до сумерек. Была зима. Домой, в соседнюю деревню, надо было идти через заснеженный лес на лыжах. Сумерки были уже не голубые, а серые, как волки.
В лесу я чувствовала себя не очень уверенно, и каждая придорожная сосенка казалась мне зверем. Но и настоящих зверей никто не отменял: на полдороге я услышала странные звуки со стороны болота. Повернула голову... В низине, поросшей мелкими соснами, по глубокой тропе меж сугробов шли они. Кабаны! Живые, настоящие, мохнатые, первые в моей жизни кабаны!
Серые сумерки в лесу, и в этих сумерках — кабаны и я. Первым шел средних размеров кабан — самка, мать семейства. За ней четыре небольших круглых кабанчика — поросята-сеголетки (на первом году жизни). А замыкал процессию большой клыкастый самец с мощным загривком — секач. Он-то и почуял меня: поднял рыло, принюхался.
У всех хвосты еще мирно свисали вниз, а у него уже вытянулся горизонтально. Учуял меня секач — но не увидел, потому что, едва он начал разворачивать свое тяжелое тело в мою сторону, я рванула с места. На лыжах по накатанной лыжне — весело и быстро я рванула домой. Быстро, как никогда.
«Кабаны! Кабаны! Кабаны!» — стучало мое сердце. Остановилась — не гонится ли за мной секач? Нет, конечно, зачем... Кабаны, наверное, давно уже спокойно ковыряли корневища в болотном мху, а я не могла унять дрожь в коленях.
И снова я весело помчалась домой, рассказывать всем о том, как в угрюмых февральских сумерках сбылась моя мечта — встретить кабанов.
А через несколько лет сбылась и вторая мечта — меня взяли на работу в заповедник зоологом, этих самых кабанов изучать. Тогда я и представить не могла, сколько всего интересного предстоит мне узнать и пережить. Меня ждали не просто мохнатые звери и сотни километров, пройденных по их тропам, а благородный секач Лосеногий, огромный Чемодан, скромный Катыш, мать семейства Черная, ее родственницы — Тетя, Пегая и Толстая. На моих глазах вырастут кабанята Белоух и Короткохвост...
Для меня они теперь уже не просто кабаны, а мои кабаны. Историями из их удивительной жизни, одновременно похожей и непохожей на нашу, я и хочу поделиться.
Белоух
Если бы кабан Белоух когда-нибудь зашел ко мне в гости, я бы показала ему фотографии — кадры из жизни его семьи, их несколько лет добывали мои фотоловушки. Вот бы он удивился! Фотоловушки — автоматические камеры, реагирующие на движение зверя, — я развешиваю на деревьях в заповедном лесу. Они помогают проникать в таинственную кабанью жизнь так глубоко, как Белоуху и не снилось.
Однажды я пришла проверять фотоловушку, установленную возле звериной тропы. Смотрю, ремешок от камеры на тропе валяется, весь изжеванный. Это копытные бездельники, мохнорылые хулиганы пытались стянуть аппарат с дерева. Ремешок отжевали и оставили на объективе отпечатки грязных пятаков. Привет от Белоуха и его собратьев!
С тех пор вешаю камеры повыше — чтобы кабаны не достали. Лоси не пытаются снимать камеры, только задумчиво дышат в объектив или лижут его языком. Страшнее всего дятлы. Наверное, им кажется, что в камере живет какой-то особенно вкусный червяк, и они с размаху вонзают свой острый клюв в датчик движения.
Я бы показала Белоуху, каким он был в младенчестве, юным и полосатым... Но он, как только подрос, покинул родные края. Оставил мать и сестер и отправился на поиски неизведанных земель, где желуди круглее, червяки жирнее, корневища сочнее.
Это нормально для молодого кабанчика — отправиться странствовать. Ему, мохнатому, все кажется нипочем. Клыков еще нет, рост невелик, зато самоуверенности у подсвинка-подростка хватит на двух секачей. Так в свое время поступил и его отец, и дед, и прадед. С матерью близ родного гнезда остаются только девчонки.
Где-то ты сейчас, крупный и ладный кабанчик Белоух?
Кабанья семья
Белоуху довелось родиться в урожайный на желуди год. Такие урожаи случаются раз в несколько лет, и потом дубрава долго отдыхает, копит силы для новых желудей. Родителей Белоуха я знаю давно. Его еще на свете не было, когда я впервые встретилась с ними.
Главную роль в воспитании кабаненка играет мать, но, ясное дело, и папа-секач где-то есть. Я полагаю, что Белоух — сын секача Лосеногого. Хотя утверждать точно не берусь, ведь отец-кабан ведет себя слишком независимо по отношению к детям. Мать строит гнездо для полосатых младенцев, кормит их молоком, а отец живет где-то поблизости легкой летней жизнью и о детях не вспоминает. Однако я точно знаю: Лосеногий и Черная, мать Белоуха, ходили зимой вместе. Той теплой, усыпанной желудями зимой.
Если я нахожу в лесу зимой кабаний «гнездовой комплекс», где есть гнезда большие, округлые, в которых лежали самки с кабанятами, и личное секачиное одноместное гнездышко чуть в стороне, мне ясно, что здесь отдыхала полная кабанья семья. Кабаниха, дети ее и — секач. Секач в стаде — вне конкуренции, вне иерархии. Самка-вожак склоняет перед ним свою гордую ушастую голову (как это красиво в сильной женщине!). Секач полезен в хозяйстве зимой. Он защищает стадо от волков (и от зоологов — проверенный факт) и торит тропу в глубоком снегу своим мощным телом.
Секач большую часть года живет одиноко, только на зиму прибивается к стаду. Но долго в одном стаде две сильные личности — секач и кабаниха-вожак — ужиться не могут. Сперва им хорошо вместе, но потом в отношениях появляется некоторая шершавость. За время своей холостяцкой жизни секач обзаводится неприятными эгоистическими манерами. Дети ему мешают, видите ли, и самые вкусные желуди он должен обязательно съесть сам. А потом и вовсе теряет интерес к своей семье и однажды просто уходит — искать другое стадо, где ему, красавчику, будут рады. Вряд ли кабаниха грустно смотрит ему вслед. Дело свое он сделал, теперь можно и без него обойтись.
Когда я вижу одинокого секача, почему-то думаю, что его никто не чешет. В стаде кабанов заведено взаимное почесывание, выкусывание паразитов, всякие нежности. Ушел самец из стада — и никаких больше почесываний и ласк. Вот плата за свободу, одиночество, мужскую самодостаточность. Может быть, в минуты слабости и самый грозный вепрь, вроде Лосеногого, вспоминает нежный женский пятак.
Мои бобры
Куцый хвост
Много лет я наблюдала в заповеднике за бобрами, но ни одного из них не знала «в лицо». То ли дело кабаны — крупные, с характерными особенностями. Лосеногого не спутать с Чемоданом, Тетю — с Черной. А бобры были для меня все на одно лицо. Я их знала по поселениям или, можно сказать, «по фамилиям». Живут бобры в озере Кривом, значит, будут они зваться бобры Кривые. В Сабельниковом озере — Сабельниковы, в Подкове — Подковные.
Каждый год осенью и весной мы посещали бобровые поселения. Так называют водоем или участок реки, занятый бобровой семьей. Наносили на карту, отмечали, жилое поселение или нет, есть ли в семье сеголетки — бобрята текущего года рождения. А о самих бобрах как-то особо не задумывались.
Но пришло время познакомиться с бобрами поближе. Первый бобр, у которого появилось имя, был Куцый. Получилось это так...
Морозный ноябрь. Старая бобровая хатка на озере Харламово надежно укреплена палками и замазана илом. Я подхожу к ней, хрустя подмороженным тростником, и слышу бульканье и всплеск. Бобры, днем спящие на стружках в гнездовой камере под крышей из грязи и палок, проснулись и ринулись к выходу.
Кабана мама учит, что лучшая защита — это нападение. А бобрятам с детства внушали, что в каждой непонятной ситуации надо нырять в воду. И вот бобры ринулись к выходу, как только почувствовали мои шаги.
Эти бобры родились в заповеднике и знать не знают, что люди могут быть опасны. В их заповедном мире человек куда менее страшен, чем волк. Однако на всякий случай бобры предпочитают наблюдать за незваными гостями из воды.
Бобр заходит в мутную воду, и я слежу за его перемещением по пузырькам, которые поднимаются от пушистой шкуры. Потом бобр осторожно высовывает голову из воды и нюхает воздух, шевеля усами. Глаза серьезные, деловые, маленькие. Заметив человека, ныряет, шлепнув хвостом по воде, — холодные брызги во все стороны. Так же поприветствовать бобры могут лося и кабана, тут человеку гордиться нечем.
Блестящие глазки, мокрая усатая голова. Маловато для знакомства. А мне надо узнать, сколько бобров живет на озере Харламово. Показался только один, остальные могли затаиться. Поэтому в один из холодных предзимних дней я принесла на озеро Харламово две фотоловушки.
Подморозило, хатка покрылась мохнатым инеем: бобры надышали. Озеро затянул тонкий лед, но еще заметны бобровые лазы возле заготовки (зимнего запаса) веток. Туда я и направила фотоловушку, привязав ее к ольхе. А другую установила на колышек, сделанный из толстой палки, обгрызенной бобрами (такие палки без коры мы называем погрызами).
Через месяц я получила более тысячи фотографий толстого черного бобра в разных позах. И, что важно, хвост у него был удивительный: коротенький, куцый от рождения. По хвосту я и дала бобру имя — Куцый. С тех пор Харламовские бобры перестали быть для меня безымянными и безликими. Получив имя, бобр получил и место в моем сердце.
История старой хатки
Кто же обитал в старой хатке до того, как в ней поселились Куцый и Длиннохвостая? И куда исчезли прежние хозяева? По погрызам деревьев видно — еще осенью хозяева озера были здесь. Старая бобровая хатка, как старый дом, хранит свои секреты.
Озеро Харламово и бобровую хатку на нем я знаю куда дольше, чем Куцего с Длиннохвостой, и могла бы рассказать им немало историй. Например, о том, как одной холодной зимней ночью сюда пришли волки, — я видела их свежие следы.
Голодные хищники почуяли вкусный бобровый дух и принялись раскапывать хатку. Но тогдашние обитатели осенью так хорошо укрепили илом и палками свое жилище, что волки только напрасно скребли когтями его стены. Отчаявшись, они улеглись рядом и стали караулить. По расчетам волков, бобры должны были выйти за свежими ветками. Но именно на такой случай бобры делают в воде заготовку провианта. Волки ждут бобров, исходя слюной, а бобры вытаскивают из заготовки по веточке и над волками посмеиваются.
Еще я могла бы рассказать про страшную засуху, когда все озеро можно было обойти по отмелям, только на середине оставалась небольшая лужа. Открылось дно — с илом, раковинами моллюсков и корневищами кувшинок. В воздухе пахло гарью. В то сухое, очень жаркое лето горели леса и болота, и долго потом не затухали торфяные пожары. Я пришла на озеро Харламово поздней осенью и увидела двух бобров, печально лежавших в мутной луже, которая осталась от озера. Было холодно, в дубах и осинах гулял пронизывающий ветер. Я смотрела на бобров в бинокль: один положил голову другому на спину. Много было в этой картине нежности и грусти. К родителям подплыл молодой бобренок. Они совсем не боялись меня — кажется, в ту осень они уже ничего не боялись.
Есть у меня история и про зимний паводок. Всем обитателям речных пойм привычно, что большая вода приходит весной. Вода заполняет гнездовую камеру хатки, но тает надоевший лед, и высокое солнце обещает тепло. А бывает, что снег, выпавший в декабре, тут же тает, идут дожди, уровень холодной зимней воды поднимается и она заливает хатку. Днем промозгло и сумрачно, ночью подмораживает. На озере Харламово низкие берега, и бобрам пришлось срочно надстраивать хатку, чтобы было где укрыться. Веточная заготовка скрылась под водой, зато, как весной, можно было свободно плавать по лесу. Только холодно и темно на зимнем разливе. Новый год пришел без снега, Рождество было похоже на Пасху — тоже вода и голые деревья, выглядывало солнце. А в феврале наконец пришли холода, и большая вода замерзла. Лес, луг — вся пойма превратилась в сплошной каток. Выходил на лед лось, и длинные ноги у него заплетались. Кабаны падали и барахтались на льду, и только выдры, разогнавшись, весело скользили на брюхе.
Бобры надстроили хатку и зимовали на чердаке. Потом вода стала уходить, и подо льдом образовались гулкие пустоты. Там, под ледяным потолком, и жили бобры до весны. Однажды я шла по льду, и под ним все время что-то ухало, трещало. А потом лед проломился, и в разломе я успела заметить мелькнувший бобровый хвост...
Озеро ленивых бобров
Озеро Харламово соединяется пересыхающим каналом с маленьким озерком, которое я называю Озером Ленивых Бобров. Однажды в октябре, когда дубы стоят тяжелые от желудей и при каждом порыве ветра желуди сыплются веселым градом в воду и на отмели, я шла краем озерка и разглядывала следы: утки, кабаны, выдра, енотовидная собака. Вдруг из осоки выскочил бобр и плюхнулся в мелкую воду. Приглядевшись, я увидела второго, сидевшего под берегом на отмели. Их нора обсохла, но они ничего не предпринимали, что было странно: если у норы или хатки обсыхает выход, то бобры углубляют дно водоема, а над выходом делают настил из веток, своего рода козырек. Вход в нору должен быть закрыт, иначе туда может забраться хищник. Бобры недаром считаются трудягами: все окрестные водоемы, пострадавшие от засухи, были всячески благоустроены их обитателями.
Мне всегда доставляет большое удовольствие созерцание бобрового мастерства. Там, где имеет смысл делать плотину, бобры ее делают. Там, где можно углубить дно водоема, — углубляют. От некоторых водоемов к осени остаются одни бобровые каналы, и, если бы не бобры, их и водоемами нельзя было бы назвать — так, пересохшие болота.
Но передо мной сидели два бобра, которые даже не пытались углубить свое жилище. На берегу я обнаружила несколько погрызенных деревьев. На отмели — следы бобровых лап и огрызки желудей. Бобры, как известно, не хуже кабанов разбираются в желудях и на равных с ними участвуют в желудевом пиршестве.
Пойменная дубрава трещала от небывалого урожая. Падали желуди, шуршали жестяные дубовые листья. А бобры то сходили в воду, то лениво сидели на отмели. Сытые и сонные.
В следующий раз я пришла на озеро Харламово в ноябре. Мороз уже прихватил прибрежный ил, ледовой пленкой покрылась вода. Ветер гонял по льду дубовые листья. На Озере Ленивых Бобров никого не было, вмерзли в лед крупные, аппетитные желуди. Следы бобровых лап вели из озерка в Харламово. Хатка, все лето стоявшая пустой, была укреплена парой обгрызенных бобрами сучьев, но в куполе остались щели, заросшие густым инеем. В старую, прошлогоднюю заготовку веток с отслоившейся корой было воткнуто несколько свежих. Неказисто выглядело поселение лентяев.
А на следующий год лентяи пропали. Ранней весной, когда все окрестные бобры уже вовсю шастали за ветками по тающему снегу и принимали солнечные ванны, поселение на озере Харламово выглядело нежилым, если не считать следов американской норки, обитавшей в дырявой хатке.
Такой дырявой, заброшенной и досталась хатка Куцему и Длиннохвостой.
Хохуля из озера Кривое
Благоухающий хвост
Мое знакомство с выхухолью произошло вскоре после того, как я устроилась работать в заповедник. Мне очень повезло: Александр Сергеевич и Мария Васильевна, признанные специалисты по выхухоли, как раз отловили одну особь и позвали меня посмотреть на этого легендарного зверя.
Как и положено, Александр Сергеевич держал выхухоль за хвост, и та хмуро висела вниз хоботом. Она сохраняла серьезный вид, как бы говоря, что даже от того, что человек бесцеремонно держит ее за хвост, она не перестает быть современником мамонта, редким краснокнижным видом и эндемиком России. И от этой серьезности выглядела еще смешнее. Эдакая мохнатая капля с хоботом и перепончатыми лапками.
А потом Александр Сергеевич сжал пальцами ее хвост ближе к основанию, и мне на руку брызнула беловатая струя знаменитого выхухолевого мускуса с резким приятным запахом. Еще пару дней рука пахла выхухолью — не илом и рыбой, как можно было бы предположить, а чем-то цветочно-парфюмерным, свежим и ярким.
Ароматный мускус вырабатывается у выхухоли в основании хвоста. О том, чем именно пахнет этот волшебный хвост, люди, имевшие счастье его понюхать, не могут между собой договориться. Одни говорят — ландышами. Другие — ночной фиалкой. Мне показалось, что выхухолевый хвост пахнет бабушкиными духами «Красная Москва».
Так или иначе, мускус выхухоли раньше использовали как раз для производства духов, а хвосты сушили и клали в шкафы и сундуки с бельем, в качестве ароматизатора и против моли. Из нежной и прочной шкурки шили воротники. А потом выхухоль стала исключительно редкой, и, чтобы она совсем не исчезла, пришлось создавать заповедники.
Выхухолевый заповедник
Зоолог держит выхухоль за хвост, а та сердито вертит хоботом. Ситуация не слишком приятная для выхухоли, но нисколько не опасная. В одной научной книжке я прочитала, что если выхухоли, висящей вниз головой, предложить что-нибудь вкусное, например водную улитку, она схватит ее и начнет запихивать в пасть, помогая хоботком. Из чего можно сделать вывод, что выхухоль — зверек прожорливый и не очень гордый.
А гордиться ей есть чем. Если бы не выхухоль, то заповедника, где живут кабаны Лосеногий, Черная и Белоухий, бобры Куцый и Длиннохвостая и прочие звери, просто не было бы. В 1930-е годы в России были созданы три специальных выхухолевых заповедника, чтобы ценная зверюга могла спокойно плодиться и размножаться. Заодно взялись охранять от людей не только выхухоль, но и ее соседей.
Тайна выхухолевого хоботка
Если приглядеться к хоботку выхухоли, то можно заметить, что он покрыт чувствительными волосками — вибриссами. Чем ближе к кончику хоботка, тем волоски короче. Это — орган осязания. Ничего удивительного в том нет, вибриссами зверя не удивишь. Они есть много у кого: у бобра, у волка и даже у кабана на рыле.
Но если рассмотреть хоботок выхухоли под микроскопом, то будут видны не только усики, но и пупырышки. Таких пупырышков нет ни у бобра, ни у кабана.
Что особенного в пупырышках на хоботке? Чем они так полезны? А вот чем. С помощью них выхухоль может ощущать вибрацию. Перед тем как выйти из норы, хохуля бьет лапками по воде и быстро сует в нее хоботок. Отраженная волна бьет по хоботку с его чудесными маленькими пупырышками, и выхухоль понимает обстановку под водой. Есть ли на пути какая опасность или путь свободен. Такая вот «эхолокация».
Еще одна тайна выхухолевого хоботка
Длинным хоботком хорошо нюхать. Выставляет Хохуля его над водой, ноздри втягивают воздух с молекулами запаха. Свежесть ночного тумана, аромат цветущего луга. Все это хорошо, конечно, но гораздо полезнее было бы уметь нюхать под водой. Ведь именно в воде плавает и ползает еда.
Однако это не просто. Надо иметь способность распознавать молекулы запаха, растворенные в воде, но это не для носов млекопитающих. А выхухоль хоть и много времени проводит в воде, все-таки родственница сухопутных кротов и землероек.
Однако есть один хитрый способ. Когда возникает нужда понюхать под водой, к примеру сидящую на стебле растения улитку, выхухоль выпускает из хоботка пузырек воздуха. Но выпускает аккуратно, чтобы он не уплыл. Ведь этим пузырьком выхухоль дотрагивается до улитки — быстро, ловко — и втягивает его обратно в хоботок. В этот пузырек воздуха успел попасть запах! Теперь уже можно воспользоваться острым звериным обонянием.
— М-м-м-м... Улитка! Надо брать.
