Вихри эфирные веют... в письме Джони Гамова товарищу Сталину

Геннадий Горелик
«Троицкий вариант» №20(439), 07 октября 2025 года

Оригинал статьи на сайте «Троицкого варианта»

Геннадий Горелик

Становится всё меньше тех, кто помнит песню «Варшавянка», которая начинается словами «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут». А в советское время ее слышал каждый житель самой большой страны мира, который слушал радио. Или ходил в кино, когда вышел на экраны фильм «Вихри враждебные», в котором эту песню пели на фоне Гражданской войны. Вышел дважды. Первый раз в 1953 году, второй — в 1956-м, уже без сцен со Сталиным.

Сама песня — польского происхождения, в русском вольном переводе она громко зазвучала еще во время революции 1905 года. А изъятие Сталина из истории и возвращение в нее — пример историко-художественного творчества на территории всё еще самой большой страны в мире.

Георгий Гамов

История, о которой я хочу рассказать, — пример такого творчества. Главный ее герой — выдающийся советско-американский физик Георгий Гамов, он же — George Gamow, а для друзей по Ленинградскому университету — Джони, или Джо. В конце своей 64-летней жизни он написал автобиографию. В названии этой книги “My world line”¹, если его перевести на родной язык автора («Моя мировая линия»), можно усмотреть нечастый пример трехсмысленности. Физико-математическое понятие из арсенала теории относительности (траектория жизни в пространстве-времени) может намекать на международный жизненный путь автора, а в переводе на советско-русский — еще и на то, что автор — мировой парень. Независимо от намерений нашего героя, оба намека вполне обоснованны.

Не ясно, что именно тому виной — ностальгия или преждевременная смерть, — но воспоминания Гамова сосредоточены на советской части его жизни. Впрочем, автор «горячей Вселенной» приступил к автобиографии явно не для того, чтобы с занудной точностью расставить по местам все события своей научной карьеры. Он намеревался развлечь читателей (и себя самого) забавными историями из своего прошлого. И в этом отношении советское начало жизни Гамова гораздо ярче американского завершения. А что касается исторической точности, то об этом лучше поговорим после того, как послушаем его рассказ... О чём же?

О мировом эфире в БСЭ

Слово «эфир» давно, мирно и устойчиво используется в радио- и телевещании в нынешнем русском языке. (И ни в каком другом!) Среди тех, кто прекрасно знает, что значит «прямой эфир» и «выйти в эфир», немногим известно, что слово это пришло из Древней Греции, где оно означало пятую (помимо воды, огня, земли и воздуха) стихию, которой дышали олимпийские боги и в которой двигались божественные планеты. В физике до Ньютона вихри эфира двигали планеты, а после Гюйгенса эфир для физиков стал вездесущей невидимой средой, в которой распространялись световые волны. Так было до 1905 года, когда Эйнштейн светоносный эфир отменил, но еще несколько десятилетий эфир завихрял философско-физическую атмосферу. Об одном из таких вихрей Гамов и рассказал в своей автобиографии (даю мой перевод):

Вот в какую историю я влип в 1925 году, когда отстаивал эйнштейновскую точку зрения, согласно которой „мировой эфир» не существует, — по крайней мере, в том понимании, которое жило в классической физике.

Однажды, когда мы с Дау (Л. Д. Ландау. — Г. Г.) обсуждали какие-то проблемы в Боргмановской библиотеке², туда явился Абатик (так в оригинале! — Г. Г.) Бронштейн с только что вышедшим томом Большой Советской Энциклопедии. Этот том содержал слово «Эфир (световой)» с пространной статьей, написанной неким Гессеном. Все мы отлично знали товарища Гессена: он был «красным директором» Института физики в Московском университете, и его работой было присматривать, чтобы «научный директор» (известный физик, профессор Л. И. Мандельштам) и сотрудники не уклонялись в идеалистических направлениях от прямой дороги диалектического материализма. Бывший школьный учитель, товарищ Гессен знал кое-что из физики, но больше всего интересовался фотографией и замечательно делал фотопортреты хорошеньких студенток.

Статья Гессена начиналась с того, что еще в 1690 году Христиан Гюйгенс ввел понятие светового эфира как носителя световых волн. Затем было сказано о трудностях, возникших в результате безуспешной попытки А. Майкельсона в 1887 году обнаружить движение Земли сквозь эфир. И о том, что Эйнштейн отказался вовсе от такой вездесущей среды, закладывая фундамент своей теории относительности.

Но, продолжал товарищ Гессен, эйнштейновское решение неприемлемо с точки зрения диалектического материализма. Мировой эфир должен существовать и должен обладать свойствами любой другой материальной субстанции. Главная же задача советских физиков — доказать существование материального светового эфира и раскрыть его истинные механические свойства. Идеалистические идеи, на которых Эйнштейн возвел свою теорию относительности, несовместимы с основными принципами марксизма и, следовательно, эта теория должна быть отвергнута. И т. д., и т. д., и т. д.

Мы вдоволь посмеялись над наивной глупостью Гессена и решили отправить ему шутливую фототелеграмму (тогда только что установили фототелеграфную связь между Ленинградом и Москвой: изображение передавалось по проводам с фотографической точностью). Я здесь воспроизвел рисунок по памяти, однако довольно точно. Рисунок, оригинал которого сделала наша художница Ира, изображает кота (похожего на товарища Гессена) на самом верху мусорной кучи, образованной пустыми емкостями из-под разнообразных «флюидов», когда-то вводившихся, а затем отвергнутых в истории физики.

Текст был следующим:

«Воодушевленные вашей статьей о световом эфире, мы с энтузиазмом бросаемся доказывать его материальное существование. Старый Альберт — идеалистический идиот!

Требуем вашего руководства в поисках теплородного, флогистонного и электрического флюидов.

Г. Гамов, Л. Ландау, А. Бронштейн, З. Генацвали, С. Грилокишников».

Мы предполагали, что Гессен взорвется, но взрыв намного превзошел наши ожидания. Он принес нашу фототелеграмму в Коммунистическую академию в Москве и обвинил нас в открытом мятеже против принципов диалектического материализма и марксистской идеологии. В результате по приказу из Москвы было организовано «судебное разбирательство» совместными силами Рентгеновского института Иоффе и связанного с ним Политехнического института. Нас должны были судить как вредителей советской науки. Дау, Абатик и два аспиранта, подписавшие фототелеграмму, были вынуждены явиться, поскольку все они работали в Рентгеновском институте и преподавали в Политехническом. Я не обязан был приходить, потому что исследовательскую работу вел в Физико-математическом институте Академии наук, а преподавал в университете — в учреждениях, не связанных с Рентгеновским и Политехническим институтами. Видимо, предполагалось, что меня будут «судить» на собраниях в Академии наук и в университете, которые, однако, так и не состоялись.

После судебного собрания, продолжавшегося несколько часов, Дау и Абатик пришли ко мне домой и рассказали о происходившем. Суд присяжных, состоящий из рабочих институтских мастерских, признал нас виновными в контрреволюционной деятельности. Обоих аспирантов, подписавших телеграмму, лишили стипендии, и они были вынуждены уехать из города. Дау и Абатика отстранили от преподавания в Политехе (чтобы не заражали умы студентов своими ядовитыми уклонистскими идеями), но позволили им продолжить исследовательскую работу в Рентгеновском институте. Со мной ничего не случилось, поскольку я был из другого ведомства. Были предложения дать нам всем по «минус пять» (запрет на проживание в пяти крупнейших городах СССР), что тоже никогда не было приведено в исполнение.

После оттепели, последовавшей за смертью Сталина, Коммунистическая академия выпустила заявление, в котором признала правильность теории Эйнштейна (однако предпочтительно с мировым эфиром) в знак уважения к заслугам академика Абрама Фёдоровича Иоффе, директора Рентгеновского института, «в научно-техническом развитии Советского Союза».

Последняя фраза, надо сказать, основательно подрывает доверие к рассказчику. Комакадемия перестала существовать в 1936 году, когда ее включили в Академию наук СССР. А при жизни Сталина академика Иоффе вышвырнули из созданного им института, который давно уже именовался не Рентгеновским, а Физико-техническим. И, наконец, если говорить о советских физиках, а не о философских надзирателях, теория относительности занимала в ней надлежащее место и успешно применялась в народном (а точнее, в ядерно-военном) хозяйстве.

Исправить надо и начало рассказа: 65-й том БСЭ³ со статьей «Эфир, в физике» вышел не в 1925 году, как пишет Гамов, а в 1931-м (сама энциклопедия начала публиковаться лишь в 1926-м, и тома выходили не по порядку; скажем, последним, уже в 1947 году, был почему-то опубликован 52-й том).

Тут читатель может усомниться: а была ли вообще фототелеграмма и сопровождавшие ее драматические события? Или эта история — из разряда «Физики шутят»?

Заглянем в летописи, роль которых в ХХ веке исполняют прежде всего журналы. И помня о руководящей роли Партии, начнем с ее теоретико-политического органа.

Первый номер журнала «Большевик» за 1931 год сразу напоминает, что Великий перелом уже позади и что гипс на страну уже усердно накладывается. Только что декабрьский пленум ЦК поставил «ясную и определенную цель на 1931 год — завершить построение фундамента социализма». И тут же вместе с журналом можно «посмеяться над попытками лево-правого блока отрицать, что страна уже вступила в период социализма». Согласно этому номеру «Большевика», строительству социализма пытались мешать вредители, внедрившиеся в промышленность страны, в самые ее недра, как выяснилось на процессах Промпартии и в «Шахтинском деле». А во втором номере журнала тов. Э. Кольман раскрыл глаза большевикам гораздо шире статьей под названием...

«Вредительство в науке»

Эрнест Кольман (hij.ru)

Товарищ Кольман подчеркнул, что подготовка взрывов и поджогов — это лишь наиболее очевидная и простая часть вредительства. Не меньшую опасность представляет далеко не всякому видное «научно-теоретическое вредительство, не ограниченное какой-либо отраслью науки». Автор не взял на себя «анализ конкретных проявлений теоретического вредительства в отдельных областях естествознания — этим должны заняться работники данных наук», но дал этим работникам в руки острые инструменты для будущего анализа. Кольман перечислил определяющие черты научного вредительства: подделка под советский стиль, обилие математических формул, попытки ненаучного, антимарксистского применения математических методов и, пожалуй, главное — либеральное отношение к буржуазно-профессорской учености, некритическое преклонение перед нею.

Прочитав это, понимаешь, что таких носителей учености, как Гамов и его друзья, обвинить во вредительстве в 1931 году было нетрудно. Так что рассказ Гамова близок к жизни. Ну а чтобы выяснить, была ли в самой жизни «эфирная телеграмма», придется, зажав нос, продолжить чтение «большевистской» статьи Э. Кольмана.

Дотошность будет вознаграждена. Тов. Кольман заявил, что вредительская публика «свила себе не одно прочное гнездо», и тут же самолично принялся разорять одно из них — в естественнонаучном отделе БСЭ. Редактор этого отдела — профессор (конечно же) В. Ф. Каган не заметил, что в статьи о волнах и гидромеханике, о Галилее и Гауссе проникли враждебные взгляды махистов, механистов, фрейдистов и прочих врагов пролетариата.

Подойдем к полке с первым изданием БСЭ. Так и есть! Уже том, отредактированный в марте 1931 года (спустя месяц после публикации статьи Кольмана), оказался без сведений о составе редакции. А в следующем томе редакция существенно обновилась: место проф. Кагана в отделе естествознания занял некто (не профессор) А. А. Максимов, подотдел математики возглавил сам Кольман, а в физике на помощь академику Иоффе пришел Б. М. Гессен. Именно для этого тома Гессен написал статью «Эфир». В предисловии к тóму прямо сказано о «привлечении растущих марксистских научных кадров для последовательного проведения марксизма-ленинизма во всех областях».

Дальнейшие подробности поищем «Под знаменем марксизма» (это еще и название журнала, далее ПЗМ). И найдем их в статье всё того же Кольмана «Письмо тов. Сталина и задачи фронта естествознания и медицины». Письмо тов. Сталин послал не Кольману, а «Пролетарской революции» (был и такой журнал), но Кольман не удержался от ответа, потому что указанное письмо, разоблачая новые замаскированные формы борьбы контрреволюционного троцкизма и всякого рода оппортунизма и примиренчества против линии партии и Коминтерна, имеет огромное значение для фронта математики, естествознания, медицины и психоневрологии (надеюсь, что и без кавычек читатель услышит шершавый язык эпохи, рядом с которым всякая ирония блекнет).

В качестве наиболее яркого примера борьбы против партии и Коминтерна в области науки Кольман указал на выступление профессора (конечно же) Я. И. Френкеля на физико-химической конференции в декабре 1931 года. И заметил: «Эта наглая вылазка заядлого махиста, главы группы физиков так называемой „ленинградской школы“ (Гамов, Ландау, Бронштейн, Иваненко и др.) не единична. Совсем недавно эти господа в ответ на статью „Эфир“ в 65 томе БСЭ позволили себе устроить демонстрацию: послали радиоизображение — карикатуру похабного содержания, критикующую статью с точки зрения отрицания существования эфира как объективной реальности». Что и требовалось подтвердить.

Итак, фототелеграмма была. А что касается вытекших из нее последствий, то в публикациях начала 1930-х годов об этом я ничего не нашел. Поэтому обратился к источникам, молчаливым по своей природе, но многознающим — к архивным наследиям троих марксистов, обновивших в 1931 году редакцию БСЭ.

Эти источники обретают речь лишь при помощи музы Клио, заботам которой древние греки поручили искусство истории. В нашем отечестве роль этой музы взяла на себя историк-архивист Галина Александровна Савина, которая помогала мне искать истину в архиве Академии наук и в других госархивах.

От Гессена и Кольмана, по причинам, о которых мы еще поговорим, остались только считанные листочки. Но завотделом естествознания в БСЭ А. А. Максимов постарался за троих, собрав замечательную коллекцию своих и чужих бумаг. И среди них — сама фототелеграмма! Вот она:

Как видим, трудно назвать память Гамова фотографически точной. Вероятно, он забыл, что Бронштейна звали Матвей, но запомнил его студенческое прозвище Аббат, или Аббатик (в честь аббата Куаньяра⁴), которое и превратил в имя. Забыл он и о своем товарище студенческих лет Димусе, он же Д. Д. Иваненко (возможно, потому что расстался с ним без сожалений), забыл и фамилии аспирантов. Но, согласимся, что три десятилетия с лишним — немалый срок для фотографической точности.

Это еще не всё. Вполне возможно, что историки науки когда-нибудь скинутся если не на памятник, то хотя бы на мемориальную доску А. А. Максимову за его коллекцию исторических документов. Он их, правда, собирал не для благодарных потомков, а в качестве компромата на своих современников. Но результат его усилий заслуживает благодарности.

Ведь если бы не Максимов, откуда бы мы узнали, что в разгар эфирной истории Гамов сочинил...

Письмо «дорогому товарищу» [Сталину]

Ленинград

22 января 1932 года

Дорогой товарищ!

Я поставлен в необходимость обратиться к Вам с письмом о том положении, в которое попала у нас в Союзе теоретическая физика. В течение нескольких лет на теоретическую физику ведутся непрекращающиеся нападки со стороны философов, объявляющих себя материалистами, но на деле беспрерывно скатывающихся в самые гнусные разновидности идеализма.

Теоретическая физика изучает закономерности, реально существующие в реально существующем внешнем мире. Таково основное положение материализма, без него существование физики было бы невозможным. Задача теории состоит в том, чтобы вывести эти закономерности из опыта. Приписывать природе те или иные свойства априори, то есть независимо от всякого опыта, может только идеалист. Если, например, тела состоят из атомов, то это потому, что природа действительно такова, а не потому, что это нравится кому-либо из философов. Природа совсем не обязана быть таковой, как это хотел бы тот или иной философ. Всякий философ, именующий себя марксистом и заявляющий о том или ином физическом опыте, что этот опыт обязан дать такой-то результат, тем самым компрометирует марксизм, подвергая его ударам со стороны врагов пролетариата, которые смогут всячески улюлюкать по поводу неудавшегося предсказания. Так, например, несколько лет тому назад т. Тимирязев воспользовался работами американца Миллера, желавшего опровергнуть теорию относительности, правильность которой доказана на самых убедительных фактах, — Тимирязев не желал признать теорию относительности, т. к. свойства пространства и времени, согласно этой теории, более сложны, чем это нравилось т. Тимирязеву. Поэтому он утверждал, что опыты Миллера должны дать такой-то, а не другой результат, что это требует марксизм. Марксизм был поставлен в неприличное положение; судьба марксизма «решалась» в лаборатории Миллера. И вот оказалось, что тщательная проверка опытов Миллера не подтвердила предсказаний Тимирязева. Легко представить себе удовольствие врагов марксизма.

Конечно, Тимирязеву в свое время было дано по шапке, и его «философия» была должным образом разоблачена. Но Тимирязева, который был просто дурак, сменили люди более хитрые Деборин, Гессен и К0, которые извлекли из пыли софизмы и хитросплетения идеалистической философии Гегеля для того, чтобы придать себе более «ученый» вид.

В прошлом году их насквозь фальшивая философская установка была разоблачена и пригвождена к позорному столбу под заслуженной кличкой меньшевиствующего идеализма. Некоторые из них даже принесли формальное покаяние и посыпали голову свою пеплом. Но теперь оказывается, что меньшевиствующий идеализм еще не окончательно раздавлен: он даже имеет возможность расправляться со своими противниками.

Об одном возмутительном факте этого рода я обязан Вам сообщить. Тот же самый Гессен напечатал в 65-м томе Большой Советской Энциклопедии статью «Эфир». В этой статье он, вместо сообщения того очевидного факта, что электромагнитное поле является реальностью и в этом смысле слова само по себе представляет материю (как определял это понятие В. И. Ленин), утверждает, что у электромагнитного поля обязан быть некий дополнительный материальный субстрат, а именно «мировой эфир».

Отказываясь считать электромагнитное поле материей и требуя вместо этого существования какого-то специального субстрата, Гессен обнаруживает вновь, что искусством передергивать основные положения материализма он владеет прекрасно, считая, что этот субстрат обязан существовать и что задача теории найти его, Гессен создал мнимую проблему и компрометирует марксизм, так как в физике уже 25 лет тому назад было доказано, что такого субстрата нет и быть не может. Таким образом, Гессен соединил марксизм с физическими теориями, которые уже давно опровергнуты опытом и тем самым являются реакционными (в существование эфира верят вместе с Гессеном такие мракобесы, как черносотенец Пауль Ленард, поповствуюший консерватор Дж. Дж. Томсон, спирит Оливер Лодж, т. е. лица, выжившие из ума и ставшие посмешищем в глазах передовых представителей даже буржуазной европейской науки). И эта антинаучная чепуха была напечатана в Большой Советской Энциклопедии — издании, предназначенном для просвещения широких масс и стоившем государству много денег.

«Черносотенец Пауль [на самом деле Филипп] Ленард, поповствуюший консерватор Дж. Дж. Томсон, спирит Оливер Лодж»

Когда я и несколько моих друзей-теоретиков, работающих в Ленинградском физико-техническом институте, увидели эту смехотворную статью, в которой утверждалось, что «физика только теперь приступает к изучению эфира», мы послали Гессену ироническую телеграмму: «Прочитав Вашу статью с энтузиазмом приступаем к изучению эфира. Ждем руководящих указаний о флогистоне и теплороде» (теории флогистона и теплорода — это старинные теории, отвергнутые более ста лет тому назад и ставшие синонимом научного хлама). Посылая эту телеграмму, мы имели в виду этим открыть кампанию против фальсификации научного материализма. Но Гессен не растерялся: он пожаловался в президиум Коммунистической академии и представил дело в таком виде, что кучка буржуазных ученых оскорбляет члена партии (Гессен, к сожалению, член партии) и члена Коммунистической академии. В результате этого местком и партколлектив Ленинградского физико-технического института, то есть того института, в котором работают мои друзья, подписавшие телеграмму, вступился за Гессена (очевидно, из тех соображений, что член Комакадемии не может быть не прав). Было устроено общее собрание сотрудников Физико-технического института, на котором философ-«материалист» Рубановский прочитал доклад, в этом докладе он объявил нашу телеграмму антисоветской вылазкой и, по существу, призывал к травле теоретической физики. Академическое обсуждение вопроса (т. е. о том, существует ли эфир?) было при этом запрещено, так как нет надобности отвлекаться в академические вопросы, когда разбираемый вопрос имеет конкретный политический смысл. Перепуганный академик Иоффе (директор института), не желая позорить себя заявлением, что эфир есть, но не сообразив, что трусость не менее позорна, уехал накануне собрания в Москву.

На лиц, подписавших телеграмму, посыпались самые отвратительные клеветнические обвинения, вроде того, что «будь они экспериментаторами, а не теоретиками, то они бросали бы бомбы в вождей революции; они не бросают бомб только потому, что не умеют». Напуганное собрание послушно проголосовало за резолюцию, в которой утверждает, что посланная Гессену телеграмма послана из контрреволюционных побуждений (!). Лицам, пославшим телеграмму, предложили раскаяться в своих ошибках, но они отказались, заявляя, что, посылая телеграмму Гессену, они боролись за материализм против идеалистических извращений.

Считая, что происшедшие в Физико-техническом институте события имеют большое значение как пример вопиющего извращения политики партии в области науки, я жду, что Вы примете меры к ликвидации поднявшейся безобразной травли теоретической физики.

Г. Гамов

Физико-математический институт Академии наук СССР

Университетская набережная №5, Ленинград⁵.

Это письмо вызвало у (изумленного) историка науки целую гроздь вопросов:

• Сочинил ли это письмо сам Гамов или кто-то от его имени? Архивный текст напечатан на пишущей машинке, и в нём нет рукописных пометок.
• Если сочинил Гамов, то отправил ли он письмо Сталину?
• Если отправил, то как он себе позволил столь свойский язык в письме вождю мирового пролетариата? И почему об этом письме нет ни слова в его автобиографической книге?

У читателя, не знакомого с жизнью Гамова, могут возникнуть другие вопросы:

• Как понимать этого молодого физика, который так рьяно защищает марксизм и научный материализм от врагов пролетариата и меньшевиствующего идеализма и борется против извращений политики партии. Он что, тоже член этой самой одной-единственной Партии — руководящей и направляющей?
• А Гессен, Кольман и Максимов — одного (однопартийного) поля ягоды?

На этом — самом интересном — месте я прервал бы рассказ, чтобы не перегружать выпуск ТрВ и внимание читателей, которые могут добавить свои вопросы к уже заданным. И на все эти вопросы постараюсь ответить в следующем номере ТрВ.

¹ George Gamow: My world line: an informal autobiography. The Viking Press, N.Y. 1970.

² «Библиотека» была открыта для преподавателей и аспирантов. Так называли две комнаты, вместившие коллекцию книг, полученную Институтом физики тогда еще Санкт-Петербургского университета по завещанию покойного профессора Ивана Ивановича Боргмана (1849–1914), основателя института, впоследствии — ректора университета.

³ Большая советская энциклопедия (1 издание), т. LXV: Эфемериды — Яя // Гл. ред. О. Ю. Шмидт. — Москва, Государственное словарно-энциклопедическое издательство «Советская энциклопедия», 1931. Словник на Викитеке.

⁴ Персонаж произведений французского писателя Анатоля Франса, одновременно благочестивый и греховный философ.

⁵ Впервые опубликовано: Горелик Г. Вихри эфирные // «Знание — сила» №8, 1992.