Культуры Homo: узловые сюжеты миллионолетней истории. В ледовых тисках плейстоцена

Евгений Черных
«Природа» №4, 2018

Об авторе Евгений Николаевич Черных — доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент РАН, заведующий лабораторией естественно-научных методов Института археологии РАН. Область научных интересов — история технологий и структура древних культур и общностей Евразии.

В первой статье цикла об истории культур Homo при обсуждении геоэкологического экзогамного компонента говорилось о его чрезвычайно мощном воздействии на базовые элементы структур фактически всех биосоциальных формирований. Судя по всему, ареал сходных влияний охватывал также весь животный мир планеты, и конечно же, класс позвоночных млекопитающих. Отчетливо выраженное похолодание на планете с рубежа позднего миоцена и раннего плейстоцена вполне могло привести и, скорее всего, привело к тому, что тогда среди этого класса млекопитающих и зародился особый вид Homo. Во всяком случае, невозможно пройти мимо того очевидного факта, что вся протяженная — более чем в 2,5 млн лет — история палеолитического человека от самого ее начала полностью и безусловно укладывалась в ледниковые века плейстоцена. Воздействие же геоэкологического компонента на культуры древнекаменного века было особенно суровым и жестоким, поскольку технологический «щит» древнейших человеческих культур был еще не надежен по сравнению с культурами более поздних периодов. Диапазон физических условий для нормального существования человечества особой широтой никогда не отличался, и любой выход за его рамки грозил весьма серьезными последствиями. Мы же — наблюдатели голоценовой поры — с ее отдаленных миллионолетних высот стремимся понять, что же в реальности представлял собой загадочный мир плейстоцена с его ледниками, покрывавшими фантастические площади суши? Как и в каком порядке слагались важнейшие вехи этой эпохи? Каковы причины глобальных перемен?..

Вопросы эти совсем не простые, и от аргументированных ответов на них будут в значительной мере зависеть наши общие оценки древнейших культур Homo. В этой статье постараемся обрисовать важнейшие и наиболее общие детали гигантского базового полигона, на котором формировалось человечество и без которого никакое развитие не могло состояться. Рассмотрим вкратце историю взглядов на этот полигон, равно как и не всегда легко осознаваемую его динамику. Может показаться, что тем самым мы отстранимся от главного направления исследования. Однако это не так, ведь данная проблема не только чрезвычайно сложна, но и органически весьма тесно связана с ключевым каналом наших общих подходов к этой тематике.

«Квартет» альпийских оледенений

Пожалуй, рассказ можно начать с того, что уже в начале прошлого столетия в европейской научной среде сложилось устойчивое мнение о четырех важнейших альпийских оледенениях четвертичного периода — это гюнц, миндель, рисс и вюрм. Наименования этих гляциалов восходили по преимуществу к различным речным долинам в Альпах, где были выявлены их наиболее выразительные следы. Представленные здесь в определенном хронологическом порядке оледенения отражали ключевые этапы геоэкологической истории Западной Европы в среднем и позднем плейстоцене. Сами же гляциалы разделялись межледниковьями (интергляциалами). При этом исследователи определяли общие хронологические рамки этих эпох в достаточно грубом приближении — от 600 до 70/60 тыс. лет назад. Обоснование поименованных оледенений представил в трехтомном труде 1909 г. ведущий германский геолог Альбрехт Пенк в соавторстве с Эдуардом Брюкнером [1]. Пару десятилетий спустя этот ставший в науке весьма знаменитым ледниковый «квартет» другой немецкий ученый Бартель Эберль преобразовал также в альпийский, но уже «квинтет», присоединив к нему пятое, так называемое дунайское оледенение, датированное существенно более ранним временем и случившееся в начале плейстоцена [2].

Эти гляциалы получили широкое признание не только в западной, но и в российской археологической литературе. Они упоминались в учебниках, изданных как в СССР, так и в Российской Федерации [3–5]. С оледенениями Альп пытались связать и гляциалы более восточных евразийских ареалов. Поэтому в геологической, географической, а также в археологической литературе появились определения иных, но в той или иной мере синхронных с альпийскими оледенений — днепровского, окского, валдайского и ряда других [6].

По всей вероятности, столь тесная связь ледового феномена нашей планеты с древнейшей историей человечества породила неисчислимую массу самых разнообразных произведений — от устных повествований, порой загадочных рассказов и повестей в формате полубеллетристики и даже поэзии, вплоть до научных трудов, насыщенных сложнейшими расчетами и потому весьма трудно понимаемых и воспринимаемых неподготовленными читателями. Едва ли не бесконечным кажется ряд авторов этих творений — от реальных ученых до туристов и разнообразных любителей природы. Этими сюжетами интересовались, например, революционер П. А. Кропоткин, а также советский капитан дальнего плавания Е. С. Гернет, написавший книгу «Ледяные лишаи (Новая ледниковая теория, общедоступно изложенная)». Книга эта была издана в Японии в 1930 г. (!). Интересно, что в ней обнаружены некоторые примечательные идеи: к примеру, что устойчивые ледовые панцири («лишаи») сами служат невольными творцами климата в неких ареалах [7].

Во всяком случае, автору этих строк пришлось преодолеть немалые трудности по отбору тех исследователей и их произведений, что представляли реальный интерес — с его точки зрения, разумеется — для плодотворных дискуссий по избранной сложнейшей проблеме.

Милутин Миланкович и его предшественники

В последние пять-шесть десятилетий к наиболее значимым и, может быть, даже популярным фигурам в этой сфере науки можно без сомнения отнести сербского ученого Милутина Миланковича. В различных энциклопедиях и воспоминаниях его представляют не только как климатолога, но и как геофизика и астронома. Славу ему обеспечило открытие закономерностей повторения климатических циклов в истории Земли, прежде всего — для эпох плейстоцена и голоцена [8–10]. Важнейшие этапы жизни ученого освещались и широко освещаются доныне. Эти публикации частично приведены и в литературных сносках данной статьи, где наряду с воспоминаниями сербских коллег Миланковича [11–14] указаны работы авторов иных стран [15, 16], включая и российские — в первую очередь, разумеется, перевод на русский язык его ранней книги [17], а также те, где встречаются обширные ссылки на его произведения [18].

Миланкович рассматривал цикличность оледенений и межледниковых периодов нашей планеты сквозь призму перемен в орбитальных характеристиках Земли. Ссылки и реакцию — порой критическую — на его не столь уж многочисленные научные публикации вплоть до наших дней можно встретить в разных источниках — от различных энциклопедий до мелких статей и заметок. Однако первоначально будет резонным бросить взгляд — пусть даже беглый — на ту предысторию, что способствовала формированию взглядов этого выдающегося ученого.

Старт данной предыстории можно, пожалуй, сопоставить с тем временем, когда два изначально развивавшихся независимо друг от друга канала исследований как бы внезапно, но очень тесно переплелись между собой. Первый канал — воистину космический: люди пытаются понять место Земли в космосе, и прежде всего — ее отношение к Солнцу. Истоки размышлений над этим загадочным вопросом уходят в далекие глубины древности. Ярким символом долгих тысячелетних раздумий над космической загадкой может послужить даже простое упоминание величественного ряда мыслителей, что обращались к этой вечной тайне: от античной древности с фигурами Платона, Аристотеля, Аристарха Самосского, Птолемея до эпохи Возрождения, наступившей через темные полтора тысячелетия, — с Коперником, Галилеем, Ньютоном, Д’Aламбером и Эйлером...

Второй исследовательский канал выглядит совершенно обособленным от космического первого. Он очень заземлен и нацелен на распознавание тайны земных оледенений, которые жестоко преображали жизнь нашей планеты. Канал оказался несопоставимо более кратким по своей протяженности, да и кроме прочего, все те персоны, что пытались разрешить загадку ледяных земных панцирей, конечно же, были не в состоянии претендовать на места на подиуме рядом с только что упоминавшимися корифеями мысли.

Первые определения ледниковый век, или ледниковая эпоха, появились в 30–40-х годах 19-го столетия. Этими формулировками мы обязаны прежде всего швейцарскому геологу Луи Агассису, которого в энциклопедиях представляют естествоиспытателем и одним из основателей науки гляциологии. Его авторитет признавали и в нашей стране: в 1869 г. Петербургская академия наук избрала его своим иностранным членом-корреспондентом.

Тем временем мысль о возможной связи оледенений с космическими явлениями или же с орбитальными характеристиками Земли захватила отнюдь не астронома, но французского математика Альфонса-Жозефа Адемара (1797–1862). Импульсом послужила вышедшая в 1840 г. книга Агассиса «Исследования о ледниках» [19]. Адемар в своей книге «Революции моря. Периодичность осадков»¹ отстаивал мысль, что ледниковые эпохи должны повторяться каждые 22 тыс. лет [20], при этом опирался он на астрономические наблюдения Д’Aламбера.

Спустя еще 33 года шотландский ученый Джеймс Кролл (1821–1890) стал активно отстаивать идею отчетливой зависимости климата Земли от характера ее орбиты. Основные положения были развиты в его книге «Климат и время в их геологической связи: теория вековых изменений климата Земли», увидевшей свет в 1875 г. [21]. В ней Кролл приводил расчеты влияния Солнца, Луны и планет на характер движения Земли, а также на угол наклона земной оси по отношению к орбите. Он полагал, что все эти особенности подчиняются неким временным циклам и что от всей совокупной взаимосвязи подобного рода явлений зависит в конечном итоге уровень солнечной инсоляции поверхности Земли.

И опять-таки стоит отметить здесь не лишенное любопытности наблюдение. Оба исследователя — и французский, и шотландский — на основе некоторых космических параллелей пытались реконструировать палеоклимат всей Земли, но опору при этом находили только в альпийской схеме оледенений — других ведь тогда выработано не было.

Таковыми вкратце предстают те предпосылки, на которые мог опираться Миланкович в разработке своей теории².

Циклы глобальных климатических перемен по Миланковичу

Миланкович, разумеется, хорошо знал о предыдущих попытках опираться на астрономические признаки для учета ледниковых периодов. В своей знаменитой книге Kanon der Erdbestrahlung und seine Anwendung auf das Eiszeitenproblem³ он специально упомянул о новаторских работах Адемара и Кролла [9, 10], однако отнесся к их выводам весьма критически, утверждая, что обе теории грешат одной и той же ошибкой: в построениях отсутствует корректный учет изменчивости всех орбитальных позиций, влияющих на инсоляцию Земли. Кроме того, ни одна из теорий не смогла выявить математическую зависимость инсоляции от перемен в наклоне орбитальной земной эклиптики. Поэтому, в согласии с собственной критической оценкой предшественников, Миланкович нацелил свои основные усилия на сложные операции математической обработки узловых изменчивых деталей земной орбиты и ее соотношения с Солнцем. Именно это в конечном итоге и вывело сербского ученого на центровую позицию в исследованиях истории климата нашей планеты.

Определение кардинальных космических / астрономических факторов, воздействующих на общий характер климата Земли, обычно не вызывает значительных разногласий. Очевидным и наиболее действенным каналом подобного влияния считают, как правило, инсоляцию планеты. При этом из активно воздействующих на уровень инсоляции факторов чаще всего называют три: эксцентриситет, прецессию и нутацию.

Эксцентриситет земной орбиты — это числовая характеристика, которая показывает ее «сжатость». Как правило, орбиты планет (в том числе и Земли) не круговые, а в разной степени эллиптические. В такой проекции расположение нашей планеты на орбите четче всего определяют две полярные позиции: перигелий — ближайшая к Солнцу точка, и афелий — наиболее удаленное от светила положение Земли. Различия в инсоляции планеты между этими позициями могут быть весьма значимыми, однако к Земле это относится мало, поскольку эксцентриситет здесь невелик — всего 0,0167 (к примеру, у Луны он более заметен — 0,0549). Эллиптоидные очертания орбиты видоизменяются медленно, но ритмично, постепенно возвращаясь к исходной форме. Согласно расчетам Миланковича, каждое такое «простое» цикличное колебание укладывается в отрезок около 100 тыс. лет, но максимальный цикл эксцентриситета требует уже примерно 400 тыс. лет.

Второй фактор — прецессия — связан с осью вращения Земли и ее «размахом» (другими словами, речь идет о «вращающейся вершине Земли»). Расчеты Миланковича показывают, что свершение полного цикла укладывается примерно в 26 тыс. лет.

Третий фактор — нутация — это изменяющийся угол наклона оси Земли по отношению к плоскости ее орбиты. Полный цикл нутации, по расчетам Миланковича, требует примерно 41 тыс. лет.

Таковыми предстают основные параметры, изменения которых обусловливают орбитально-космические воздействия на климат Земли, получившие в научной литературе устойчивое название «циклы Миланковича». Воздействия эти могли быть кумулятивными — т.е. совокупно сказываться в одном направлении — в сторону похолодания или же потепления. Могли и наоборот — гасить друг друга. Скорее всего, плейстоценовое оледенение Северного полушария было вызвано гармоничным слиянием неблагоприятных для этой области Земли орбитальных перемен. По всей вероятности, на фоне существенных изменений прецессии и нутации менее значимые перемены наблюдались у эксцентриситета: земная орбита оказалась весьма близка к правильному кругу. Однако не исключено, что уже весь «правильный круг» орбиты изменял свое положение относительно Солнца, и тогда это существенно отражалось на близости планеты к центру Солнечной системы и, соответственно, на уровне инсоляции Земли.

Расчеты Миланковича, позволившие реконструировать комплексные характеристики орбитальных циклов, вне всякого сомнения, инициировали очевидный и позитивный прорыв в сфере климатологии. Предложенные им реконструкции могли претендовать и, конечно же, претендовали на картины широкого и по сути глобального охвата буквально всей суши Земли. Но получилось ли задуманное? И как можно было корректно проверить реальность таких реконструкций?.. Обращение для столь необходимого и важного тестирования к классической картине альпийских оледенений и к их знаменитому «квартету» (гюнц, миндель, рисс, вюрм) кажется вполне понятным. Миланкович пытается совместить предложенные им циклы с этим «квартетом» [11], датированным в рамках последних 600 тыс. лет. Как будто бы все выглядит отлично!.. Однако всплывают и очевидные «но», ведь избранный для сравнений альпийский полигон пространственно весьма ограничен, а потому его роль выглядит не слишком весомой для истинно глобальных построений. Однако сколько-нибудь надежных и систематизированных материалов с иных пространств Евразии и Америки в те десятилетия выявлено еще не было. И потому воссоздание желаемых широчайших построений словно получало некую отсрочку...

Но дело, пожалуй, заключалось не только в этом: в представленных картинах Миланковича не хватало внимания к локальным — пусть даже весьма обширным — вариациям земного климата, а ведь те зачастую проявляли себя чрезвычайно выразительно и нередко парадоксально. Но это казалось вполне очевидным для многих исследователей даже в ту пору, когда знаменитый климатолог только начинал создавать и оценивать свои построения. Завершая раздел о творчестве Миланковича, хотелось бы в очередной раз подчеркнуть особое значение этой знаковой фигуры для широких исследований климатологии Земли. И это будет вполне очевидно при обращении к работам последующих десятилетий, вплоть до нынешних дней⁴.

Летопись донных отложений океанов и современных ледников

В те годы, когда Миланкович и его предшественники формулировали свои гипотезы, преобладало мнение, что наиболее ценные сведения о ледниках плейстоценового прошлого можно извлечь из тех континентальных отложений, что многие тысячелетия назад были укрыты могучими ледяными пластами. Однако в среде специалистов-гляциологов постепенно крепла мысль, что подобного рода ожидаемые результаты изучения ледниковых панцирей минувших тысячелетий вряд ли окажутся справедливыми: ведь все эти отложения чрезвычайно сильно искажены более поздними ледовыми напластованиями. Гляциалы постоянно чередовались с интергляциалами, и каждая новая подвижка льда чаще всего в большей или меньшей степени нарушала и разрушала следы предшествующих оледенений. При всем уважении гляциологов к классическому «квартету-квинтету», становилось очевидным, что их материалов совершенно недостаточно для воссоздания глобальных картин земного палеоклимата. Поэтому внимание ученых все чаще и чаще стали привлекать донные отложения океанов, а также современные ледниковые щиты Гренландии и Антарктиды. На них отныне и сосредоточилось основное внимание исследователей.

В 50–60-е годы прошлого столетия американский и английский исследователи Ч. Эмилиани (1922–1995) и Н. Шеклтон (1937–2006) установили, что в восстановлении реалий ледниковой эпохи весьма существенную помощь ученым могут оказать два важнейших параметра донных океанских отложений. Во-первых, это чередование грубых и тонких слоев в осадках, опускавшихся на морское дно с таявших на теплой поверхности моря айсбергов. Во-вторых — изменения количества вторичного изотопа кислорода ¹⁸О, содержащегося в оболочках морских раковинных одноклеточных фораминифер. Ученые пришли к заключению, что изотоп ¹⁸О может служить достаточно надежным материалом для дешифровки климата отдаленных эпох. Его концентрации отражают температурные изменения в различных морских слоях, и это напрямую связано с ледниковой ситуацией в конкретном ареале в определенное время. Устойчивый характер и строгая стратиграфическая последовательность глубинных донных морских напластований позволяла надеяться на увлекательную перспективу выявления истории ледников на очень широких пространствах.

В 1970-е годы был объявлен международный проект CLIMAP (Climate: Long range Investigation, Mapping, and Prediction), который ставил перед учеными цель реконструкции климата Земли на базе изучения донных океанских отложений. В 1976 г. американские гляциологи Дж. Хэйес, Дж. Имбри, а также уже упоминавшийся Н. Шеклтон провели комплексные исследования материалов, добытых на одной из морских буровых станций. Она располагалась в Индийском океане на относительно равном расстоянии от Антарктиды, Австралии и Африки. Особое внимание ученые уделили изменениям концентрации изотопа ¹⁸О в глубинных осадках.

По всей вероятности, одним из наиболее впечатляющих результатов проведенных работ стало подтверждение справедливости теории Миланковича, в основе которой лежало предположение о связи оледенений Земли с переменами ее орбитальных параметров и уровня инсоляции. Во всяком случае, опубликованная в 1976 г. статья этих авторов [25] и сегодня воспринимается климатологами как своеобразный маркер нового этапа изысканий в этой науке.

Несколько позднее гляциологи обратились к изучению ледовых отложений Гренландии и Антарктиды. При этом кажется любопытным, что антарктическая станция Восток была создана очень рано — еще в 1957 г., во время 2-й Советской Антарктической экспедиции. Однако материалы изысканий ее сотрудников стали использоваться много позднее, уже синхронно и совокупно с данными гренландских станций, после 1990–1992 гг.

Возможность использования данных ледниковых напластований в реконструкции палеоклимата исходит из того, что в ледовых слоях вполне определенно отражалась картина, характерная для окружающего ледниковый массив океана. Роль своеобразного медиатора между морскими слоями и поверхностными покровами ледников играли испарения и атмосферные осадки. Всегда и постоянно происходил обмен между океаном и континентальными покровами, включая ледники. Интенсивность и характерные особенности обменных процессов зависели от особенностей палеоклимата в конкретный период — гляциал это или же интергляциал. Кажется, именно в этом таилась разгадка повторов в колебаниях концентраций изотопа ¹⁸О в ледовых слоях буровых колонок. Вполне возможно, что одним из наиболее значимых результатов работ на ледниковых панцирях стало выявление редко нарушаемой стратиграфической последовательности слоев, отражающей динамику климатических перемен. Картина здесь оказалась весьма сходной с той, что была получена при исследованиях морских донных отложений.

Палеоклиматологические исследования последних десятилетий продолжались весьма активно и на широких пространствах. Поэтому ныне возникла очевидная необходимость подведения хотя бы некоторых промежуточных итогов. Для того чтобы общая картина стала более понятной и впечатляющей, взглянем на книгу Уильяма Раддимана «Климат Земли: прошлое и будущее»⁵ [26]. Эта монография, как представляется автору статьи, в наибольшей степени отвечает поставленной задаче.

Первое и, может быть, главное, что хотелось бы отметить, — это воистину глобальный размах исследований [27, 28]. Они покрывают по существу все континенты, включая Антарктиду, а также охватывают океаны. Таким образом сразу же возникает надежная база для проверки реальности космически-орбитальных построений. Второе: это, конечно же, подключение к исследованию палеоклимата Земли неисчислимых и тщательно изученных с помощью комплексных методов материалов по хронолого-стратиграфическим анализам отложений морского дна и ледовых щитов Гренландии и Антарктиды [27]. И наконец, третье: все использованные в монографии материалы укладываются в четкие рамки плейстоцена и голоцена.

В книге Раддимана публикуются многочисленные значимые диаграммы, представляющие динамику и тренд развития палеоклимата в различных областях планеты (по преимуществу — в Северном полушарии). Ограничимся демонстрацией лишь одной из диаграмм — она отражает сложные процессы, происходившие в районе Северной Атлантики последние почти 3 млн лет. Установлено, что первый лед на поверхности Земли появился 2,75 млн лет назад. Но в таком случае — не с этой ли даты следует вести отсчет эпохи плейстоцена? Диаграмма показывает резко выраженные ритмы смены гляциалов и интергляциалов при генеральном относительно плавном тренде общего понижения средней температуры, что отражается в концентрациях изотопов ¹⁸О морских и ледниковых отложений.

На этой же диаграмме можно увидеть и ответ на вопрос, который занимал нас при обсуждении судеб циклов Миланковича: реальными ли выглядят заключения знаменитого ученого сегодня, сквозь призму новейших изысканий? Ответ, безусловно, позитивный, поскольку реальность циклов вполне очевидна. Все эти сюжеты Раддиман весьма подробно обсуждает в специальной части своей монографии — «Орбитальная шкала климатических перемен» (с. 119–206). Правда, проблемы с конкретикой циклов до конца не исчерпаны⁶, хотя в принципе согласие достигнуто.

Более ясным предстает ныне и вопрос о возрасте перехода от плейстоцена к голоцену. Радиоуглеродное датирование ледовых отложений Антарктиды (станция Восток), а также бентосных осадков в более северных регионах позволили установить дату, соответствующую финалу плейстоцена: 10730–9700 тыс. назад.

Итак, можно ли теперь полагать, что все уже ясно? Увы, конечно, нет...

Климатические парадоксы Евразии под знаком тектонических сдвигов и океанских течений

Неохватные пространства глубинной Евразии оказались, видимо, не слишком привлекательными для ведущих специалистов по мировой гляциологии. Судя по всему, именно по этой причине разработки проблем континентальных различий в евразийском палеоклимате представлены весьма скупо. Во всяком случае, именно таковыми выглядят ведущие части и разделы книги Раддимана, избранной нами для демонстрации важнейших результатов и достижений климатологии в последние десятилетия.

Так, например, изменения в тектонике материковых плит как будто признаются за одну из трех основных причин или факторов, способствующих ломке климата. Однако анализ результатов воздействия этого фактора на климат конкретными примерами не сопровождается — по крайней мере, для Евразии. По этой причине уделим данному сюжету некоторое внимание: речь пойдет о так называемом Альпийско-Гималайском складчатом поясе.

Цепь многочисленных и взаимосвязанных в этом поясе горных хребтов и массивов протянулась от упирающихся в Атлантику Пиренеев вплоть до Восточного Тибета. Протяженность всей цепи равна примерно 8,5–9 тыс. км по прямой, но если следовать многочисленным изломам, то она достигает 13 тыс. км. Феномен Альпийско-Гималайского пояса обязан встречному движению и столкновению двух гигантских литосферных плит — Евразийской, северной, и Индо-Австралийской, южной. По пространственному охвату каждый из этих тектонических массивов занимает около 68–69 млн км². Их встречную «конфронтацию», протекающую и в настоящее время, как раз и обозначают протяженные горные цепи. Различия в напряженности «конфронтации» на каждом из участков пояса выражены вполне отчетливо. Центр встречной активности плит определенно смещен к востоку, что отразилось во впечатляющем блоке наиболее значимых и ярких горных систем Евразии. В центре блока расположен Тибет, обширное плато которого оконтурено с юга высотами Гималаев, а с севера — вершинами Куньлуня. Западный фланг опирается на хребты Гиндукуша, резко возвышающегося на фоне соседнего сравнительно невысокого Копетдага. В связке с Гиндукушем северная граница блока обозначена массивом Памира и хребтами Тянь-Шаня. Последние отделены от Тибета и Куньлуня крупной и с трех сторон замкнутой горными цепями пустыней Такла-Макан.

По всей вероятности, одним из самых примечательных и знаковых обстоятельств в рамках обсуждаемой нами проблематики можно считать заключение геологов, что максимум активного роста хребтов и горных массивов Альпийско-Гималайского пояса приходится именно на четвертичный период, т.е антропоген [29]. Эти процессы продолжаются и ныне.

Растянувшаяся на многие тысячи километров цепь пояса разрезает в широтном направлении почти всю громаду Евразийского континента, отчетливо обозначая тем самым северную и южную половины материка. По этой причине первым и явным результатом такого раздела становятся весьма заметные климатические различия разных регионов. Практически всегда и всюду, в большей или меньшей степени, тесно примыкающие с юга и севера к границам пояса «половины» в любом регионе будут отличаться своими характерными климатическими особенностями: северная — всегда заметно холоднее, южная — наоборот. Это может проявляться резко, порой даже контрастно — т.е. совсем не так, как происходит в привычно-широтном варианте. Отличия подобного рода особенно заметны, скажем, в таких тесно друг к другу расположенных «парах», как Предкавказье и Закавказье или же плато Тибета и север Индийского субконтинента.

По всей вероятности, наиболее выразительным следствием членения «север — юг» следует считать формирование знакового для Евразии Степного пояса, ставшего доменом кочевых культур материка и в таком качестве служившего подвижным номадам в течение шести-семи тысячелетий. Протяженность Степного пояса близка к 8 тыс. км. Его восточный фланг располагается близ северного побережья Желтого моря, в Маньчжурии. Южная граница практически повсеместно обозначена склонами массивов и хребтов Альпийско-Гималайского пояса. Северные грани весьма расплывчаты, поскольку везде сам пояс плавно перетекает в «размытую» зону лесостепи. Западный, сужающийся, фланг относится к северо-западному Причерноморью, касаясь своим узким клином устья Дуная. Здесь возникает невольный вопрос: чем же объяснить такое отчетливое «сплющивание» Степного пояса в его западных частях? Ответ мы сможем получить при обращении не к широтным, а к долготным членениям Евразийского материка.

Существует еще один вариант членения Евразии — уже на три составляющие. Две из них — Восточная и Западная — как раз долготные по определению, и они, безусловно, важнейшие на континенте. Третья — Южная (Индостанская) — по площади почти десятикратно уступает каждой из более северных «половин». Кроме того, последняя целиком соотносится с Индо-Австралийской литосферной плитой, ведь ее северная грань — а это долина р. Ганг в ее верхнем и среднем течении — буквально прижата к вздыбленным высотам Гималаев.

Разделительные рубежи Востока и Запада Евразии с горными системами сопряжены не столь очевидно. Их более отчетливыми рубежами служат уже долины и бассейны великих рек: на севере — Енисея, а на юге — Инда (с западной стороны Индостана) и Ганга с Брахмапутрой (с восточной стороны). И здесь уже как будто вне видимой связи с геоэкологическими реалиями проявляют себя яркие, знаковые различия в культурах Homo — в их антропологии, лингвистике, в моделях мировоззрения⁷...

Сравним климатические особенности Запада и Востока северной половины Евразии. Различия здесь как в палеоклимате плейстоценовой эпохи, так и в климате нынешнего дня вполне очевидны, но начнем с позднейшего. Выбор параллелей ограничим тремя парами точек, весьма близких по широте. Западные пункты находятся на краю Европейского материка или же близ него; восточные — локализованы в центре Азии либо на восточном краю континента. Средние температуры июля в каждой из пар оказываются почти неотличимыми. По крайней мере, это можно заметить при сопоставлении двух столиц — Парижа и Улан-Батора, а на полюсе холода в Оймяконе летом даже слегка теплее, чем в норвежском Тронхейме. Лишь в Осло июль теплее магаданского примерно на 5°С. А вот январские стужи восточной половины Евразии буквально подавляют своим превосходством во всех трех наших сравнениях. Правда, и в этом случае лежащий на берегу Охотского моря Магадан выглядит не столь неумолимо суровым в сравнении с Осло: разница всего-то в 13°С! Здесь контраст смягчен морем, в отличие от двух прочих пар.

В чем же таится причина таких немыслимых различий? Правда, вопрос звучит скорее риторически, поскольку здесь вряд ли мы столкнемся с существенными разногласиями. К решающим факторам в этом случае относятся западный перенос воздушных масс, а также омывающие запад Европы теплые течения Атлантики и столь несходные с ними холодные тихоокеанские течения вдоль берегов Северной Азии.

Любопытно, что в ледниковом плейстоцене роль атмосферной циркуляции и контрастных течений влекла за собой формирование внешне парадоксальных картин: запад Европы (от Скандинавии до Альп, а к востоку порой даже до Днепра и Валдая) был укрыт ледовыми пластами. Но это было совершенно нехарактерным для Востока Евразии. Там если следы оледенений и отмечались, то весьма локальные, не покрывавшие сколько-нибудь значимых площадей. Пожалуй, наиболее выразительным свидетельством этого служила свободная от ледовых покровов Берингия, по которой в конце палеолита люди смогли перейти из Азии в Америку. Однако при этом температурный режим здесь был существенно более жестоким в сравнении с Западом.

Справедливо полагают, что основной причиной такой картины послужило мощное испарение с поверхности океана, приводившее к обильным снегопадам. Снежные покровы резко усиливали эффект так называемого альбедо, означавшего уровень отражательной способности поверхности. Все это служило накоплению снежных покровов, шаг за шагом уплотнявшихся и преображавшихся в ледовые пласты. Последние могли растаять или испариться лишь вслед за глобальными температурными взлетами в эпоху голоцена. В противоположность этому подобного рода процессы для Востока Евразии характерными не стали, и последствия мы можем ощущать вплоть до настоящего времени.

Возвратимся теперь к обещанному объяснению постепенного ослабления «пространственной силы» Степного пояса по мере продвижения с Востока на Запад. И в этом случае ключевую роль, без сомнения, играла Атлантика. Для Степного пояса повышенная влажность Запада с его дождями, снегами и туманами шаг за шагом становилась буквально неодолимым барьером. На Востоке континента ситуация была совершенно иной.

И наконец, еще одно, но чрезвычайно важное: о так называемом полуострове Европа, культуры Homo которого сыграли первостепенную роль в истории человечества. Средиземное море вместе со своим восточным клоном — Черным морем — было, по сути, поразительно глубоко врезающимся в тело Евразии громадным заливом Атлантического океана. У средиземноморского залива имелся также северный «близнец» — во многом похожий, хотя и не столь яркий и обширный, — Балтийское море. Оба атлантических залива и с севера, и с юга охватывали огромный блок евразийской суши примерно в 4 млн км² (без учета островов). Пожалуй, Европейский полуостров в полной мере испытал влияние Атлантики в эпоху плейстоцена. Наметить границы истинной Европы, сопряженные с рамками громады полуострова, несложно: от Восточной Балтики вплоть до северо-западного Причерноморья с «опорой» на массив Восточных Карпат. Именно эта линия, но отнюдь не Уральские горы, и определяет тот раздел между Азией и Европой, о чем уже многие столетия, начиная с Геродота, ведутся диспуты в самой разнообразной литературе [31].

Евразия: от Homo erectus до Homo sapiens

Таковой в весьма лаконичной форме может выглядеть та геоэкологическая база, что на протяжении более 2,5 млн лет служила гигантским полигоном-фундаментом развития всего человечества. Именно на этом полигоне разыгрывались ключевые сюжеты исходной истории культур Homo древнекаменного века — палеолита. Основные ступени их пространственных охватов представлены на трех картах, которые весьма схематично, без особой детализации, отражают динамику распространения памятников, оставленных различными группами палеолитического населения: наиболее ранним H. erectus, или же человеком прямоходящим; тупиковым, хотя и весьма ярким H. neanderthalensis — неандертальцем; и, наконец, H. sapiens — человеком разумным, в этом ряду самым поздним.

Примерно 12–11 тыс. лет назад произошла замена климатически весьма жесткого плейстоцена сравнительно теплым голоценом, когда ледниковые пласты шаг за шагом освобождали пространства Северной Евразии. Одновременно с плейстоценом растворился, как бы канул в небытие, и палеолит. Наступил новый этап развития культур, который в разных частях континента зачастую стали именовать мезолитом, или средним каменным веком. С того периода вместо сравнительно монотонных и трудноразличимых между собой палеолитических культур постепенно начали являть себя новые общности — уже вполне «многоцветные». В сравнении с палеолитическими их пространственные границы выглядели гораздо более четкими и определенными. Да и грани хронологических рамок постпалеолитических культур представлялись уже не столь «размазанными», что позволяло предполагать существенно более короткие периоды их бытования. Тогда же свершился финал и так называемой мегафауны — мамонтов, самых внушительных на Земле млекопитающих. По всей вероятности, причиной их исчезновения в немалой степени послужила активность удачливых палеолитических охотников.

Среда постпалеолитических культур Евразии стремительно наращивала темп и ритмы развития. В первую очередь все это отражалось на резко выраженной динамике культурных постижений, и скорость выявляемых перемен зачастую поражала современных исследователей. Эпоха голоцена (если это эпоха, а не интергляциал) занимает в чрезвычайно протяженном временном пути развития Homo позицию крайне незначительную — не более 12 тыс. лет, т.е. менее половины процента от всей протяженности хронологической дистанции. Но именно такой ничтожный отрезок времени и породил феноменальный по богатству и разнообразию взрывной фейерверк человеческих культур. Правда, выражение «отрезок породил» вряд ли можно считать удачным. Порождал ведь не «отрезок» времени, но заложенные в культурах способности к развитию, лишь проявившие себя в тот короткий период. Но доголоценовые культуры на пути своего существования приоткрывали завесу над секретами собственной жизни крайне скупо, а расплывчатые маски археологических древностей не спешили полностью обнажать перед учеными скрытую сущность своих тайн...

Загадки эти совсем не простые, и они способны вызывать неожиданные ассоциации, скажем, из растительного мира. Вот, например, корни большинства постижений голоценовых культур заставляют нас внимательно вглядываться в таинственные бездны палеолитической эры. В тех же глубинах от корневищ пробивались сквозь тысячелетия слоев уже ветвящиеся стволы растений. В самом финале палеолита верхушки стволов начинали обрастать кронами, в которых угадывались пока что не совсем раскрытые, но уже набухшие чем-то новым «бутоны». Чувствовалось приближение знакового временного рубежа, когда у множества стволов / культур бутоны начинали полностью раскрываться, являя миру невиданные до тех пор таинства.

И вот еще один важный вопрос: можно ли считать старт теплого голоцена тем самым временным знаковым рубежом — как бы своеобразной «весной»? Да. Но, видимо, лишь отчасти... На этот и на другие не менее сложные вопросы постараемся найти ответы в следующих частях нашей «многосерийной» истории, посвященной эволюции культур Homo.

Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект 16-06-00037).

Литература
1. Penck A., Brückner E. Die Alpen im Eiszeitalter. Leipzig, 1909.
2. Eberl В. Die Eiszeitenfolge im nördlichen Alpenvorlande — Ihr Ablauf, ihre Chronologie auf Grund der Aufnahme im Bereich des Lech- und Illergletschers. Augsburg, 1930.
3. Арциховский А. В. Введение в археологию. М., 1947.
4. Авдусин Д. A. Основы археологии: Учебник для вузов. М., 1989.
5. Археология: Учебник. Ред. В. Л. Янин. М., 2006.
6. Гросвальд М. Г. Евразийские гидросферные катастрофы и оледенение Арктики. Опыт геоморфологического анализа палеогидрологических систем материка. М., 1999.
7. Chizhov O. P. On the hypothesis of Ice Ages suggested by Captain E. S. Gernet // Journal of Glaciology. 1969; 8(53): 225–228.
8. Milankovich M. Théorie mathématique des phénomènes thermiques produits par la radiation solaire: Paris, 1920.
9. Milankovich M. Kanon der Erdbestrahlung und seine Anwendung auf das Eiszeitenproblem. Section of Mathematics and Natural Sciences: Special Publications. 1941; 132. Belgrade, 1941.
10. Milankovich M. Canon of Insolation and the Ice Age Problem. Washington D. C., 1969.
11. Grubicć A. The astronomic theory of climatic changes of Milutin Milankovich. Episodes // Journal of International Geoscience. 2006; 29(3): 197–203.
12. Милутин Миланковић. Путник кроз васиону и векове. Београд, 2008. [Milutin Milankovitch. A traveler through distant worlds and times. Belgrade, 2008. (In Serb.).]
13. Knežević Z. Milutin Milanković and the astronomical theory of climate change // Europhysics News. 2010; 41(3): 17–20. DOI: 10.1051/epn/2010301.
14. Петрович А. Канон ледникового периода. Милутин Миланкович и астрономическая теория изменений климата. СПб., 2011.
15. Berger W. H. On the Milankovitch sensitivity of the Quaternary deep-sea record // Climate of the Past. 2013; 9: 2003–2011. DOI: 10.5194/cp-9-2003-2013.
16. Raymo M. E. The initiation of Northern Hemisphere glaciation // Annual Review of Earth and Planetary Sciences. 1994; 22: 353–383.
17. Миланкович М. Математическая климатология и астрономическая теория колебаний климата. М.; Л., 1939.
18. Бялко А. В. Наша планета — Земля. Библиотечка «Квант». М., 1989: 29.
19. Agassiz L. Études sur les glaciers. Neuchatel, 1840.
20. Adhemar J. A. Révolutions de la mer, déluges périodiques, Paris, 1842.
21. Croll J. Climate and time in their geological relations: a theory of secular changes of the Earth’s climate. London, 1875.
22. Большаков В. А. Что такое «теория Миланковича»? Квартер во всем его многообразии. Фундаментальные проблемы, итоги изучения и основные направления дальнейших исследований: Материалы VII Всероссийского совещания по изучению четвертичного периода (г. Апатиты, 12–17 сентября, 2011 г.). Апатиты; СПб., 2011; 1: 77–80.
23. Большаков В. А. Новая концепция орбитальной теории палеоклимата. М., 2003.
24. SOES6047 Global Climate Cycles L10: Orbital Forcing.
25. Hays J. D., Imbrie J., Shackleton N. J. Variations in the Earth’s orbit: Pacemaker of the Ice Ages // Science. 1976; 194: 1121–1131.
26. Ruddiman W. F. Earth’s Climate: Past and Future. Second edition. New York, 2008.
27. Walker M., Johnsen S., Rasmussen S. et al. Formal definition and dating of the GSSP for the base of the Holocene using the Greenland NGRIP ice core, and selected auxiliary records // Journal of Quaternary Science. 2009; 24(1): 3–17. DOI: 10.1002/jqs.1227.
28. Stern J. V., Lisiecki L. E. Termination 1 timing in radiocarbon-dated regional benthic δ¹⁸O stacks // Paleoceanography. 2014; 29(12): 1127–1142. DOI: 10.1002/2014PA002700.
29. Трифонов В. Г., Иванова Т. П., Бачманов Д. М. Эволюция центральной части Альпийско-Гималайского пояса в позднем кайнозое // Геология и геофизика. 2012; 53(3): 289–304.
30. Черных Е. Н. Степной пояс Евразии: феномен кочевых культур. М., 2009.
31. Черных Е. Н. Культуры номадов в мегаструктуре Евразийского мира. М., 2013.
32. Chernykh E. N. Nomadic Cultures in the Mega-Structure of the Eurasian World. Brighton, 2017.

---

¹ Эту книгу перевели на русский язык спустя девять лет после кончины автора. Вот только ее название — Révolutions de la mer. Déluges périodiques — стало выглядеть как-то странно: «Возмущение моря, или Периодичность всемирных потопов» (СПб., 1871).

² Довольно подробно многие работы предшественников Миланковича разобраны В. А. Большаковым — к примеру, в его небольшой работе с характерным и носящим явно критический акцент названием «Что такое „теория Миланковича?“» [22], а также в книге «Новая концепция орбитальной теории палеоклимата» [23].

³ «Канон инсоляции и проблема ледниковых эпох».

⁴ Привлеку внимание читателя и к жизненному пути этого выдающегося ученого — пути, сопровождавшемуся рядом удивительных парадоксов. Сербский гражданин Милутин Миланкович сначала учился в столице Австро-Венгрии, в Высшей технической школе, и окончил ее в 1902 г. с дипломом инженера-строителя. Через два года в тех же стенах школы он защитил диссертацию. Миланковича сразу же взяли на работу на Венский бетонный завод, где он успешно трудился пять лет [12]. Но строительство не было его стихией: Миланковича влекли заоблачные проекты. В 1909 г. его пригласили в Белград руководить кафедрой прикладной математики, где велись разработки в областях теоретической физики и механики астрономии (!). Позднее он сам себе задаст вопрос: Не было ли прискорбно сменить громадную Вену на маленький Белград? Но именно в столице Сербии Миланковичу удалось ступить на тот путь, что принес ему мировую славу. Однако на этом пути ученого ожидали чрезвычайно яркие, даже парадоксальные испытания. В возрасте 35 лет профессор Миланкович решил завести семью. Свадебный обряд состоялся 14 июня 1914 г., и сразу же после него вместе с молодой женой Миланкович отправился в путешествие, в родные пенаты, в село Даль (ныне Хорватия, а тогда Австро-Венгрия). Спустя две недели сербский националист Гаврило Принцип убил в Сараеве наследника австро-венгерского престола и началась Первая мировая война. Миланкович попал в плен, где должен был провести примерно полгода — до Рождества 1914 г. Но благодаря прежним венским знакомствам ему удалось под честное слово оставить лагерь пленных и перебраться в Будапешт. Там также его хороший знакомый, директор научной библиотеки, снова за обещание, что Миланкович не сбежит, добился для него разрешения работать в этой библиотеке. Там ученый провел четыре плодотворных года вплоть до окончания войны. В 1917 г. он сумел завершить книгу «Математические основы науки о космической радиации», позднее переведенную на французский язык и опубликованную в 1920 г. в Париже [8]. Вплоть до начала Второй мировой войны Миланкович успешно трудился в Белградском университете. Последние два года — 1939-й и 1940-й — он потратил на подведение своеобразного итога своих широких орбитально-климатических изысканий, завершая знаменитый «Канон» [9, 10]. Готовую к печати рукопись Миланкович сдал в типографию 2 апреля 1941 г. Однако через четыре дня (6 апреля) Белград подвергся ожесточенной бомбардировке германской авиации и типография была разрушена. Но случилось невероятное везение: рукопись осталась почти нетронутой, пострадали лишь несколько страниц. Сербия и ее столица в то время находились в оккупации. И снова к Миланковичу пришла нежданная удача: 15 мая 1941 г. в его доме появились два немецких офицера вместе со знакомыми студентами-геологами. Автор передал им свою рукопись, и — что кажется уж совсем невероятным! — знаменитая книга была опубликована в Белграде в том же 1941 г. (!) под грифом Сербской королевской академии наук. После войны Миланковича избрали вице-президентом Академии, но вскоре он стал постепенно отходить от своей важнейшей жизненной привязанности, тем не менее пребывая на почетном посту вплоть до кончины в 1958 г.

⁵ Автор книги Уильям Раддиман (род. в 1943) — известный американский палеоклиматолог, геолог и океанограф, участник многих экспедиций не только по морским, но и по континентальным просторам, заслуженный профессор Виргинского университета, один из организаторов и участников международного проекта CLIMAP, о котором кратко упоминалось выше. В книге отражены наиболее значимые результаты работ последних пяти-шести десятилетий, причем изложены они в достаточно популярном стиле и снабжены выразительными иллюстрациями.

⁶ В настоящее время исследователи склоняются к некоторым изменениям этих значений: для эксцентриситета — до 110 тыс. лет, для прецессии — от 19 до 23 тыс. лет [24].

⁷ В настоящей статье ограничимся лишь упоминаниями о структуре Евразийского мира и о феномене Степного пояса. Эти темы журнал «Природа» освещал в не столь отдаленные годы, отчего нет резона в их повторении. Интересующиеся более подробными сюжетами могут обратиться к прошлым публикациям автора. Так, тема о структуре Евразийского мира была затронута в 2008 (№ 3. С. 34–43) и 2011 гг. (№ 7. C. 3–13; № 8. С. 43–54). Отдельный цикл статей посвящен проблемам кочевого мира Евразии (2014. № 9. С. 48–59; 2015. № 1. С. 28–41; 2015. № 2. С. 43–55; 2015. № 3. С. 55–68; 2015. № 4. С. 44–57). О непростых взаимоотношениях Руси и России с культурами Степного пояса рассказывалось в 2016 г. (№ 4. С. 45–55; № 5. С. 49–58; № 7. С. 50–61). Перечисленные темы подробно рассмотрены и в некоторых книгах [30–32].