Математическое моделирование в экологии:
Историко-методологический анализ

Глава 3. Колодки мышления

3.1. Пересадка философской терминологии на славянскую почву

В своих попытках понять принципиально непостижимое, выразить словами принципиально невыразимое и совершить принципиально неосуществимое человеческое мышление следует некоторой общей форме, которая примерно одинакова во всех конкретных случаях — идет ли речь о религии, о науке, о технике или о сравнительно мелких бытовых проблемах. В результате появляется возможность каких-то действий, которые хотя и не решают проблему в полном объеме, но во многих случаях позволяют сделать что-нибудь хорошее или хотя бы лучшее, чем ничего (возможны, к сожалению, и такие варианты, когда делается нечто худшее, чем ничего). Например, люди с давних пор мечтали о создании вечного двигателя, что невозможно, но электромотор, включенный в настенную розетку, вполне способен усладить наше эстетическое чувство зрелищем практически вечного движения (в том смысле, что нам гораздо скорее надоест смотреть на эту картину, чем он остановится по какой-либо причине). В предыдущих главах мы суммировали достаточно фактического материала — от атомной энергетики в критической ситуации до православно-догматической теологии — чтобы можно было на примерах увидеть эту общую форму мышления, но возникает вопрос, какой же для нее выбрать термин.

Поскольку объявлено, что речь идет о чем-то совершенно общем, ясно, что предстоит ввести философское понятие. Философская терминология имеет свои корни, естественно, в древнегреческой философии, а тем самым и в древнегреческом языке, но поскольку первыми заимствовали древнегреческую философию римляне, то сильно влияние и латинского языка. Будем иметь в виду то простейшее следствие из вероятностной модели языка В. В. Налимова, что каждое слово имеет определенный спектр значений, которые встречаются с определенными вероятностями. В свете этой модели совершенно понятно, что при переводе с одного языка на другой — а также и при заимствовании иноязычных терминов — со спектрами их значений (а тем более с вероятностями отдельных значений) могут происходить самые причудливые вещи. Например, такие признанные специалисты, как Лосев и Тахо-Годи утверждают, что платоновский термин «идея» переводился на латинский язык словом «форма» (см. [42], стр. 318). А что означает слово «форма» в современном русском языке? Несколькими строчками выше мы говорили о «формах мышления» в смысле некоторого внешнего сходства определенных процедур в самых различных областях мышления. Внешнее сходство — это совсем не то, что «идея». Тождество смысла русских слов «идея» и «форма» можно увидеть лишь где-то на самом краю спектров их значений, например, в литейном производстве, когда литейная форма определяет, что за деталь получится в результате отливки, и в этом смысле является «материальным воплощением» идеи конструктора отливаемой детали.

В те времена, когда официальная философия интересовалась, казалось бы, одним марксизмом при почти полной потере интереса к другим направлениям философии и вообще культуры, где-то почти неприметно вызревали кадры философов нового поколения, а также других гуманитариев, в частности, переводчиков высшей квалификации. Так среди физиков вызрел С. С. Хоружий, который при первой возможности подарил нам замечательный комментированный перевод «Улисса». Попробуем вдохновиться мнением переводчиков недавнего издания «Размышлений» Марка Аврелия.

Марк Аврелий с большим чувством долга относился к исполняемой им должности римского императора и проводил последние годы своей жизни на северо-восточной границе империи, гоняясь за непокорными маркоманами и квадами, хотя это занятие было для него лично крайне омерзительным. На второй книге его «Размышлений» имеется помета: «писано в области квадов близ Грана» (левый приток Дуная). Третья книга «писана в Карнунте» (в нынешней Австрии). Впрочем, записи о том, где что писано, возможно, следует относить не к началам соответствующих книг, а к концам предыдущих — этого вопроса историческая наука точно не решила. Не добившись окончательной победы над непокорными варварами, император там же на севере империи и умер, то ли от чумы, то ли от язвы желудка. «Размышления» представляют собой попытки императора осмыслить свою жизнь и вообще все происходящее в терминах философии стоиков, духом которой император проникся с юности.

Как же переводить эти «Размышления» на русский язык и притом для такого читателя, который имеет мало понятия о стое? Процитируем [43], стр. 169.

«... в ... переводе используется философская терминология нового времени, а это ведет к латинизмам, которые при воссоздании греческих текстов страшнее, чем крестоносцы в Константинополе. В силу своего вызывающе западного обличия новая философская терминология еще и слишком академична, полна анахронистических ассоциаций и вообще чужда по стилю. Представляется, что лучше продолжить пересадку стоических понятий на славянскую почву...»

Да, действительно, все мы в России при наличии свободы выбора между западничеством и славянофильством выбираем славянофильство. Единственный способ создать серьезную западническую тенденцию состоит в том, чтобы объявить славянофильство государственной идеологией и насаждать его сверху.

Конечно, «пересадка стоических понятий на славянскую почву» иногда делает Марка Аврелия автором таких, например, шедевров, как «невывернутый лучше, чем вправленный» ([43], стр. 7). Из комментария к этому месту текста можно узнать, что речь идет не о хирургии телесных повреждений, а о проблемах разума. Оказывается, что стоики делили всех людей на «негодных» и «мудрецов». Разум мудреца прям, мудрец все всегда делает правильно, ну а разум негодного человека крив и подлежит исправлению. По прошествии времени выяснилось, что мудрецов, к сожалению, нету ни одного; в частности, никто из глав стоической школы за всю историю не считал себя мудрецом. Все оказались негодными, но чтобы более негодных отличать от менее негодных, пришлось ввести понятие «продвигающегося», т. е. не совсем уж никуда негодного.

Как же поступать. если речь идет не о пересадке на славянскую почву терминов древнегреческой философии, а о попытке введения некоторого относительно нового понятия? Во многих случаях используют греческое или латинское слово, придавая ему несколько другой спектр значений. Таков, например, термин «парадигма», удачно введенный в недавнее время («удачно» в том смысле, что он вошел во всеобщее употребление). Чрезвычайно часто используется также латинский термин «модель». Но в свете вышеизложенного отношения к латинским терминам, как к крестоносцам в Константинополе, не мешает также вспомнить, что гоплиты македонской фаланги царя Александра не меньше безобразничали во дворцах персидских царей, чем крестоносцы в Константинополе. Ясно, что выход один — славянофильство.

Правда, для того, кто пишет не на старославянском, а на современном русском языке, тут есть одна опасность. Желая возможно больше почтить славянство, можно ненароком попасть на угро-финский, а то и на татаро-монгольский корень (кто же их теперь разберет?). Но здесь нас выручит евразийство. Например, по мнению такого выдающегося историка, как Л. Н. Гумилев, татарского ига на Руси вообще не было, а было взаимно выгодное сотрудничество. Славяне — слабые и негодные воины — платили татарам не дань, а зарплату, в обмен на внешнюю военную защиту. Настоящим же врагом славян (как и татар) были генуэзские купцы, обосновавшиеся в Крыму.

Почему купцы? Тут у Л. Н. Гумилева имеется глубокая экономико-гигиеническая концепция истории. Дело в том, что в древнем Китае производился шелк, а шелковое белье обладает тем свойством, что в нем то ли вовсе не размножаются вши, то ли размножаются значительно меньше (до Л. Н. Гумилева этот фундаментальный факт не получал должной оценки в исторической науке, так как ее выдающимся деятелям не приходилось сидеть в тюрьмах и лагерях, и они не представляли себе, как важно это свойство шелкового белья). Поэтому западноевропейские феодалы (а в особенности — их жены) готовы были что угодно отдать за шелк. Считается, что предмет экспорта, пользующийся высоким международным спросом, способствует благоденствию страны-производителя, но, согласно Л. Н. Гумилеву, в данном случае это не так. Китайские власти, стремясь нажиться на экспорте, обрекали свой народ на голод, требуя производить шелк, а не хлеб. Если бы русские феодалы получили через генуэзских купцов доступ к шелковому белью, они вынуждены были бы расплачиваться за него мехами, а следовательно, требовали бы от своих крестьян, чтобы те добывали меха охотой вместо производства хлеба. Так русский и китайский народы взаимно обрекали бы друг друга на голодное существование, а купцы бы наживались на комиссионных. Кроме того, генуэзские купцы были, естественно, католиками и окончательно погубили бы Русь и православие, если бы крымские татары не грабили прилежно их фактории.

Итак, уповая, с одной стороны, на славянофильство, а с другой стороны, на евразийство, мы предлагаем термин «колодка мышления» для обозначения некоторой общей процедуры, которая свойственна, по-видимому, любым вариантам человеческого мышления, к чему бы конкретно оно ни относилось. Спектр значений русского слова «колодка» включает в себя, во-первых, обувную колодку, с помощью которой делается обувь. В этом смысле «колодка» — примерно то же самое, что греческая «парадигма» или латинская «модель». Речь идет, конечно, об идеальной («мысленной» по-русски) модели какого-то явления, о котором мы в данный момент собираемся подумать.

Надлежит объяснить, почему не воспользоваться хотя бы и латинским, но все же общепринятым словом «модель», если речь идет о создании мысленной модели чего-то.¹³ Напомним другое значение из спектра значений слова «колодка» — это приспособление из двух шарнирно соединенных кусков бревна с вырезом между ними, которым оно может надеваться на руку, ногу или даже шею определенного лица, поведение которого подлежит коррекции.

«Колода» — это, вообще говоря, часть древесного ствола (как в выражении «пни и колоды» или колода, на которой рубят мясо). Поскольку нельзя же на шею надеть большое бревно, для целей коррекции употреблялись сравнительно небольшие куски бревна, откуда и уменьшительно-ласкательный суффикс «к». Теперь можно объяснить, чем же «колодка» лучше «модели».

Дело в том, что в отношении модели всегда возникает вопрос об ее адекватности тому явлению, которое мы собираемся моделировать, и вопрос этот обычно сложен. В отношении же адекватности колодки можно пойти по пути, который, несомненно, одобрил бы Сократ. Сократ сказал бы, что колодка, надеваемая, скажем, на шею, должна быть адекватна шее, но лишь в том смысле, чтобы не задушить совсем того, чье поведение нужно лишь скорригировать, а при этом нужно, конечно, чтобы ее нельзя было самостоятельно снять с шеи до получения искомого эффекта. Колодка, надеваемая на ногу, должна быть примерно в таком же смысле адекватна ноге. Никакой более тонкой адекватности от колодок и не требуется.

Если угодно кратко, колодка мышления — это модель, не обязательно формализованная, неадекватность которой осознана.

Итак, «колодка», с одной стороны, — это нечто направляющее и организующее. Напомним, что старый термин русского языка для латинского «корпуса» какого-либо прибора или инструмента — это как раз «колодка», например, колодка столярного рубанка. За колодку рубанок держат и направляют его движение, опираясь «подошвой колодки» о строгаемую поверхность. У современного электрического рубанка, конечно, имеется не колодка, а корпус. С другой стороны, колодка — ограничитель излишней свободы. Владельцы автомобилей хорошо знают, что такое «тормозные колодки».

Для того, чтобы сделать примерно ясным, какие мыслительные процессы предлагается описывать с помощью вводимого термина, напомним две уже рассмотренные во второй главе ситуации.

Первая ситуация: Чернобыль; в течение нескольких десятков секунд после переключения циркуляционных насосов на электропитание от выбега турбины развивается страшная авария, и наконец, персонал слышит мощный взрыв (или взрывы — никто толком не знает, сколько именно их было). Надо как-то понять происходящее. Создается колодка мышления: это (якобы) рванула гремучка в баке аварийной защиты, а сам реактор цел. Начинается отчаянная борьба за то, чтобы подать охлаждающую воду в реактор, в этой борьбе люди жертвуют своей жизнью. Та же версия возносится в Москву и возвращается в виде приказа обеспечить охлаждение реактора (Москва ведь понятия не имеет о том, что реально произошло). А воду подавать уже некуда: реактор разрушен и коммуникации оторваны взрывом.

Вторая ситуация: Л. Н. Толстой переживает духовный кризис и в поисках объяснения и выхода обращается к учебнику богословия. В учебнике предлагается такая колодка мышления: оттого людям так скверно жить, что Адам и Ева согрешили, а потом их грех стал передаваться от поколения к поколению в качестве первородного греха, от которого никуда не денешься. Такая колодка Толстому не нравится и с омерзением и художественными издевательствами над автором учебника отвергается. Постепенно кризис преодолевается, Толстому предстоит еще прожить около тридцати лет, в которые он создает много замечательных художественных произведений и свою собственную теологию, в чем-то главном сходную и с христианством, и с другими вероучениями, но значительно отличающуюся от официального православия — настолько, что Толстого пришлось отлучить от церкви с великим скандалом и соблазном.

Ближайшая наша цель состоит в том, чтобы показать, что колодки мышления создаются не только в критических ситуациях, но и при решении любых, самых обычных задач, которые могут возникнуть перед человеком.

¹³ Следует подчеркнуть, что речь идет не о введении нового понятия, а лишь о введении термина для того понятия, которое и ранее выделялось в литературе. Например, В. А. Шапошников в [80] вводит понятие «парадигмальной схемы» для характеристики некоторых ходов мысли П. А. Флоренского. Речь идет о том, чтобы охарактеризовать, что П. А. Флоренский понимал под применением математики к теологии, в частности, почему какую-то теорему математики он мог называть теологической. Один из примеров рассуждений Флоренского состоит в следующем.

Пусть речь идет о скорости духовного роста человека, который можно также назвать приближением к Богу, или «обожением». Как в математике не существует такой функции f(x), которая при x→∞ растет быстрее всех других функций, так и скорость «обожения» может быть для разных людей различной, и нет такой скорости, которую какой-то другой человек не мог бы превзойти.

Понятно, что для подобных математических «моделей» уместно применение другого названия, и в [80] предлагается термин «парадигмальная схема». Указывается также, что С. С. Хоружий в своем исследовании творчества Флоренского [79] ввел термины сходного содержания — «структурные парадигмы» и «порождающие модели».

По изложенным выше причинам мы предпочитаем термин «колодка мышления», но такое предпочтение — конечно, дело литературного вкуса. Единственное, что мы предлагаем нового (разумеется, нового лишь до известной степени) — это утверждение, что «колодки» встречаются как правило, а что-то лучшее, чем «колодка» — это лишь счастливое исключение. (Вернуться)