Мы опять обратимся к вероятностной модели языка по В. В. Налимову [48], не претендуя на полноту охвата его концепции и ограничиваясь лишь самыми простыми вещами. Каждое слово имеет спектр различных значений, который в какой-то мере может быть представлен в том или ином толковом словаре, но если подумать о разнообразии различных оттенков этих значений, то становится ясным, что любого дискретного набора значений (который только и может быть представлен в словаре) недостаточно. Лучше представлять себе возможные значения в виде точек континуума (числовой прямой) с распределением вероятностей на нем (априорная вероятность). Понимание смысла слова моделируется (по В. В. Налимову) индивидуальным фильтром, вообще говоря, своим для каждого человека и для данной конкретной ситуации.
Получается нечто вроде теоремы Байеса (апостериорная вероятность). В соответствии с этой моделью, слово «экология» имеет одно значение для специалиста в этой области науки (у него свой фильтр): оно обозначает определенную совокупность конкретных задач, методов их решения и полученных результатов. Совершенно другим — гораздо более широким — будет смысл слова «экология» для специалиста в другой области, допустим, не связанного (в своей ипостаси специалиста) вообще с биологией. В этом случае слово «экология» будет, в первую очередь, связываться с проблемами среды, в которой живет человек: «ты мне всю экологию пакостишь!».
Соответственно, будет иным и понимание философских вопросов, связанных с экологией. Например, такой авторитетный автор, как А. М. Гиляров [18], [19], [20] тщательно отделяет экологию как биологическую науку от экологии в более широком смысле слова и ограничивается лишь теми философскими вопросами, которые связаны с научной стороной экологии. При всем том интересе, с каким мы читаем работы А. М. Гилярова, нам кажется, что в понятие минимальной философии для экологов должны входить и проблемы, связанные с простонародным пониманием термина «экология». Обоснование этой точки зрения представляется нам, в частности, следующим.
В самом деле, каким образом и каким государственным органом должны приниматься те или иные «экологические» (в широком смысле слова, а более точно — «технико-экологические») решения. Каким образом, например, решить вопрос о том, продолжать или прекращать производство фреонов (см. [83]), или (того хуже) эксплуатировать или консервировать атомные электростанции? Казалось бы, нужно собрать специалистов, чтобы они выработали по подобным вопросам обоснованное решение. Однако это совершенно невозможно: одни специалисты доказывают одно, другие совершенно противоположное, и переубедить друг друга не могут. Такие вопросы приходится решать в парламентах (для Российской Федерации в Государственной Думе) путем подсчета голосов. Естественно, депутаты парламента ничего не понимают в конкретных технических или биологических вопросах: они являются специалистами в другой области — в политике. В частности, они способны оценить, какое решение будет менее невыносимым для большинства их избирателей, чего не в состоянии сделать инженеры или биологи. Однако было бы хорошо, если более приемлемое для большинства избирателей решение оказалось бы и более правильным по существу.
Данная книга не рассчитана, конечно, на уровень большинства депутатов Государственной Думы, но мы хотели бы быть понятыми достаточно многими их избирателями. Как можно добиться более правильных решений парламента? Очевидно, следует попытаться повлиять на общественное мнение (на которое в любом случае — правильно оно или неправильно — только и может ориентироваться парламент). Но это нельзя сделать на уровне конкретных наук (слишком сложно и громоздко для неспециалистов), а можно только на уровне философии. Популярная философия должна всегда отправляться от какой-то конкретной проблемы. В этой главе мы рассмотрим две проблемы — одну (казалось бы) чисто техническую, другую (казалось бы) чисто религиозную — и убедимся, что философские коллизии в обоих случаях удивительно сходны.