Математическое моделирование в экологии:
Историко-методологический анализ

1.2. Некоторые исторические обстоятельства

Итак, в концепцию калокагатии входят минимальная геометрия, минимальная астрономия, минимальная философия и т. д. Но откуда берутся все эти необходимые сведения? Античная философия не была философией науки, так что в ней как бы не заметен конкретный специалист — математик, астроном, а специалист по философии языка (софист) если и заметен, то лишь в омерзительном смысле. Низкий коэффициент полезного действия, характерный для научных исследований (в том смысле, что лишь немногие теоремы геометрии полезны² при измерении площади земельного участка), был, несомненно, замечен еще в античную эпоху. Но мы-то знаем, что с низким коэффициентом полезного действия приходится мириться (чтобы получить необходимое, надо сначала произвести избыток) и создаем специальную организацию в виде системы образования для извлечения (из трудов специалистов) полезных знаний и их преподавания.

В России подателем многих благ, в особенности блага образования, традиционно считается государство. Образование, получаемое из этого источника, называется еще и «просвещением». Последний термин делает больший акцент на соотношении между активным субъектом (государство) и пассивным объектом (народ) этого процесса, чем термин «образование». Первоначально, по-видимому, имелось в виду «просвещение» язычников христианством. Философия науки смыкается с общемировоззренческими вопросами, а они в свою очередь с религией, и поэтому нет ничего удивительного в том, что в эпоху Российской империи просвещение включало преподавание Закона Божьего. Результат можно охарактеризовать, частично пересказав, а частично процитировав фрагмент из воспоминаний С. Ю. Витте [12].

Витте учился в Новороссийском университете, учился хорошо и даже собирался выбрать профессорскую карьеру по кафедре чистой математики. Но вот нужно было сдать «выходной экзамен» по богословию. Витте не имел обыкновения готовиться к экзаменам, но он усиленно занимался в течение года по всем предметам, кроме богословия, лекции по которому в течение четырех лет обучения слушал всего 3–4 раза (когда очень уж просили помощники проректора). Экзаменационная комиссия: местный архиерей, профессор богословия протоиерей Павловский («прекраснейший человек и человек знающий») и два профессора, один из которых, Палимпсестов, по сельскому хозяйству. Витте достался билет о браке, и он «решительно не знал, что отвечать». Тогда Палимпсестов, знавший, что Витте — лучший студент, спрашивает: «Скажите, пожалуйста, Вы читали «Физиологию брака» Дебу?» Эту книгу юный студент Витте «...действительно читал именно потому, что эта физиология брака Дебу была книгой скабрезного содержания, хотя в известной степени и научной». Священники удивились и спросили, что это за книга. На это Палимпсестов объяснил, что «это прекрасная книга, и раз Витте читал эту книгу..., значит он отлично знает богословие». Витте отпустили, поставив 4 балла вместо запрошенных 5.

Во времена Советского Союза история, как полагается, вновь пошла примерно по тому же кругу. Вновь делалась попытка утвердить официальную идеологию, включив соответствующие экзамены для студентов, и примерно с тем же результатом. Авторам, правда, неизвестны такие случаи, когда в качестве якоря спасения на экзамене выступала скабрезная «Физиология брака», но общая ситуация повторилась удивительно точно. Дело в том, что члены выпускной государственной экзаменационной комиссии (а также другой весьма важной комиссии — по вступительным экзаменам в аспирантуру) формально назначались (и сейчас назначаются) без разделения по специальностям. Это означает, что математик мог прийти на экзамен по истории партии, задавать там вопросы (по истории партии, примерно, как Палимпсестов), обсуждать оценки и подписывать (а в крайнем случае — не подписывать) заключительный протокол. Точно так же специалисты по истории партии и иностранному языку могли экзаменовать по математике, однако, по сей день этим правом почему-то не пользуются. Колесо истории всё время поворачивалось разными боками: возникал то экзамен по научному коммунизму, то по истории партии, то по философии.

Любой экзамен вообще имеет глубокое внутреннее сходство с допросом инквизиции — одна сторона имеет право задавать вопросы, а другая должна на них отвечать. Соорудить с помощью двух-трех логических ходов хорошенькую дыбу и подвесить на ней экзаменуемого — очень нетрудно для опытного преподавателя. Но дыба, которую применяли историки партии, была исключительной. «Сколько вопросов, какие именно и в каком порядке обсуждалось на VIII съезде партии?» «Сколько пунктов и какие именно содержала резолюция по национальному вопросу?» Вопросы эти являются совершенно законными в том смысле, что студент, выучивший наизусть трехтомник «КПСС в резолюциях», легко мог на них ответить; но где же найти такого студента? Вот и обсуждали вопрос, сколько поставить студенту, который вспомнил только девять пунктов из двенадцати и не совсем в том порядке. Впрочем, обычно дело кончалось благополучно, как и для С. Ю. Витте.

Что же касается философии и ее преподавания, то здесь события приняли иной оборот, чем с историей партии, — можно сказать, «философский», если в данном случае под философией понимать определенный аспект философии истории.

Лет 60-70 назад материалисты, несомненно, воинствовали, как это описано, например, в статье Н. С. Ермолаевой [30], хотя и в ситуации, описанной в этой статье, неведомая сила как-то ограничила агрессивность этих воителей. Но авторы данной книги эпохи воинствующего материализма уже не застали. Более того, со сменой поколений в течение 60-х годов в советской философии свершилась мирная и постепенная революция. В философию пришли совсем другие люди, которые начинали свою деятельность (или учебу) как представители точных наук, но на самом-то деле притягивало их гуманитарное знание. За возможность работать в этой области пришлось на первых порах принести немалые жертвы, потому что внешне всё должно было выглядеть (поначалу), как дальнейшее развитие марксизма.

Понятно, что если колесо истории поворачивалось так, что существенным становился экзамен по философии, который принимали эти самые люди, то математикам (преподавателям) можно было не беспокоиться и не ходить на экзамен. Создалась любопытная коллизия, когда законодатель (т. е. государство) устанавливал экзамен по философии с целью идеологического контроля, а исполнители этого замысла меньше всего думали о навязывании какой-либо идеологии, осознавая себя как представителей определенной области культуры (в чем и состоит в данном случае философский вывод из хода развития истории). Понятно, что в подобной исторической ситуации само отношение к философии должно проходить примерно тот же путь, что и отношение к религии в прежние времена: от чрезмерного возвеличения к чрезмерному отрицанию.

В эпоху навязывания марксистской философии естественно возникал вопрос — а есть ли в этой области культуры, которую представляет философия вообще, некоторые конкретные сведения, которые являются полезными и необходимыми с точки зрения той минимальной философии, без которой нельзя заниматься конкретными научными исследованиями? А если такие сведения есть, то что может затруднить их преподавание в таких условиях, когда задача навязывания идеологии снята? Эти вопросы мы и рассмотрим в следующем разделе.

² Возможен также тот взгляд, что теоремы геометрии вредны для землемера, поскольку требуют больше и более аккуратной работы при измерении площадей земельных участков (в сравнении с выше указанным древнеегипетским правилом), в то время как большее количество работы не приводит к более точной оценке реальной ценности земельного участка. (Вернуться)