«Эффект Люцифера». Глава из книги

Глава 13. Исследование социальных мотивов: деиндивидуация, дегуманизация и зло бездействия

Возможно, столь красноречиво осуждая род человеческий — нас, гадов, — Джонатан Свифт немного перегнул палку, но ведь он написал эти горькие слова за несколько сотен лет до геноцида во многих странах мира, задолго до Холокоста. Его взгляды отражают основную тему западной литературы: «человечество» совершило головокружительное падение от исходного состояния совершенства, и началось оно с акта неповиновения Господу Богу, когда Адам уступил искушению Сатаны.

Далее тему тлетворного влияния социальных сил развивал социальный философ Жан-Жак Руссо. Он считал людей «благородными примитивными дикарями», которых портит контакт с развращенным обществом. Идее о том, что люди — невинные жертвы всесильного, пагубного общества, противостоит другое представление: человек предрасположен к злу генетически, с рождения. Наш вид движим похотью, неумеренными аппетитами и враждебными импульсами, пока образование, религия и семья не превратят людей в рациональных, разумных, сострадательных существ. В противном случае их необходимо держать в узде с помощью дисциплины, наложенной властью Государства.

На какой вы стороне в этих дебатах, длящихся веками? Может быть, мы рождаемся хорошими, а потом нас развращает плохое общество? Или мы уже рождаемся плохими, а потом хорошее общество наставляет нас на путь истинный? Прежде чем принять ту или иную точку зрения, давайте рассмотрим альтернативную концепцию. Возможно, каждый из нас может стать святым или грешником, альтруистом или эгоистом, заботливым или жестоким, властным или покорным, преступником или жертвой, заключенным или охранником. Возможно, социальные обстоятельства, в которых мы находимся, определяют, какие из множества присущих нам способностей и моделей поведения будут развиваться, а какие — нет. Известно, что стволовые клетки эмбриона могут превратиться практически в любые виды клеток или тканей, а обычные клетки кожи могут превратиться в стволовые клетки эмбриона. Было бы очень заманчиво расширить эту биологическую концепцию и применить современные научные знания о пластичности, связанной с развитием человеческого мозга, к «пластичности» человеческой природы².

То, кем и чем мы являемся, сформировано, с одной стороны, системами, управляющими нашей жизнью, — богатством и бедностью, географией и климатом, исторической эпохой, культурным, политическим и религиозным влиянием, а с другой стороны — ситуациями, с которыми мы ежедневно сталкиваемся. Эти элементы, в свою очередь, взаимодействуют с нашими базовыми биологическими и личностными особенностями. Ранее я утверждал, что возможность извращений встроена в сложный человеческий разум. Импульс к злу и импульс к добру в сочетании и составляют фундаментальный дуализм человеческой природы. Такая концепция предлагает более сложную и более богатую картину причин и тайн человеческих поступков.

Мы исследовали власть группового конформизма и подчинения авторитету, которые могут возобладать и задушить личную инициативу. Пришло время обсудить результаты исследований, связанных с деиндивидуацией, дегуманизацией и пассивностью свидетелей, т. е. со «злом бездействия». Этих сведений достаточно для того, чтобы заложить основу понимания, как обычные, хорошие люди, а может быть, и мы с вами, мой достойный читатель, иногда поступают плохо по отношению к другим, а иногда так плохо, что это выходит за любые рамки нравственности или этики.

ДЕИНДИВИДУАЦИЯ: АНОНИМНОСТЬ И ДЕСТРУКТИВНОСТЬ

Роман Уильяма Голдинга «Повелитель мух» повествует о том, как простая маскировка внешности может спровоцировать разительные перемены в поведении. Раскрасив лица, хорошие мальчики-хористы превращаются в маленьких монстров-убийц. Когда на их пустынном острове заканчивается еда, ватага мальчишек во главе с Джеком Мерридью пытается убить свинью — но они не могут довести убийство до конца, потому что христианская этика запрещает им убивать. Тогда Джек решает нарисовать на лице маску, и когда он это делает, происходит пугающая метаморфоза. Он видит свое отражение в воде:

«Он недоуменно разглядывал — не себя уже, а пугающего незнакомца. Потом выплеснул воду, захохотал и вскочил на ноги. Возле заводи над крепким телом торчала маска, притягивала взгляды [других мальчишек] и ужасала. Джек пустился в пляс. Его хохот перешел в кровожадный рык. Он поскакал к Биллу, и маска жила уже самостоятельной жизнью, и Джек скрывался за ней, отбросив всякий стыд»^II.

Другие мальчишки из банды Джека тоже «прячут» лица за нарисованными масками, и после этого начинают петь: «Бей свинью! Глотку режь! Выпусти кровь!»³ Как только совершено это немыслимое злодеяние — убийство живого существа, они с удовольствием продолжают убивать — и животных, и своих врагов-людей, например умного мальчика по прозвищу Хрюша. Кто сильнее, тот и прав, и когда стая выслеживает Ральфа, лидера хороших мальчиков, начинается настоящий ад.

Есть ли в этом какая-то психологическая достоверность? Может ли маскировка внешности кардинально изменить процессы поведения? Чтобы ответить на этот вопрос, я провел ряд экспериментов, которые привели к развитию новой области исследований — психологии деиндивидуации и антисоциального поведения⁴.

Шокирующее поведение женщин в условиях анонимности

Базовая процедура первого эксперимента состояла в том, что студентки колледжа думали, будто наносят серию болезненных ударов током другим женщинам. При этом им рассказывали правдоподобную «легенду». Им нужно было бить током каждую из двух молодых женщин, которых они видели и слышали через полупрозрачное зеркало. Студенток-добровольцев случайным образом распределили на две группы. Одна группа действовала анонимно, или в условиях деиндивидуации, а вторая — в ситуации, когда их личность была известна, т. е. в условиях индивидуализации. Четыре студентки колледжа в каждой из десяти отдельно протестированных групп, действовавших в условиях деиндивидуации, скрывали внешность под капюшонами и свободными лабораторными халатами, а их имена мы заменили номерами от одного до четырех. Экспериментатор обращался с ними как с анонимной группой, а не как с отдельными людьми. Одежда маскировала их невербальное поведение, чтобы другие не могли видеть их реакций. У членов контрольной группы на одежде имелись таблички с именами, поэтому они знали, что их личности известны, но все остальные условия эксперимента были такими же, что и у членов деиндивидуализированных групп. И группа деиндивидуации, и контрольная группа состояли из четырех женщин. В течение 20 «тестов» участницы обеих групп должны были несколько раз ударить током каждую из двух девушек-«жертв».

«Легенда» состояла в том, что женщины участвуют в исследовании проявления творческих способностей в условиях стресса. Задача участниц обеих групп состояла в том, чтобы повышать уровень стресса «испытуемых», нанося им болезненные удары током, а я играл роль экспериментатора, находился в соседней комнате, также за полупрозрачным зеркалом, и руководил этим «исследованием творческих способностей».

В отличие от условий эксперимента Милгрэма, в этом эксперименте не было авторитета, который оказывал бы на участниц прямое давление, открыто побуждая их к агрессивным действиям. Я вообще никак не общался с ними во время «проб». Студентки могли видеть меня сквозь окно для наблюдений, как и каждую из двух женщин-«испытуемых», чьи творческие способности им якобы предстояло исследовать. Кроме того, не было никакого группового давления, потому что участницы групп не общались друг с другом и находились в смежных отдельных кабинах. Наконец, они не испытывали давления, побуждающего выполнить задачу, чтобы не нарушить процедуру исследования. Когда кто-то из четырех студенток в группе бил «жертву» током, то она демонстрировала, что ей больно, — это был достаточный уровень стресса, который должен был воздействовать на ее творческие способности. Поэтому отказ ударить «испытуемую» током не был бы ни актом неповиновения, ни причиной для конфликта. Каждая из участниц в группе могла просто пассивно наблюдать за тем, как другие члены группы играют отвратительную роль «мучительниц».

Мы хотели выяснить длительность ударов тока — как долго каждая студентка будет удерживать кнопку тока после того, как появится сигнал готовности. Их решение состояло не в том, нажимать ли на кнопку, а в том, как быстро снять с нее палец — или продолжать его удерживать и тем самым увеличивать длительность удара. Конечно, они могли отказаться выполнять инструкции и даже вообще отказаться нажимать на кнопку (но ни одна этого не сделала).

Мы сделали так, чтобы одна из женщин-«испытуемых» казалась нашим участницам очень милой, а другая — «неприятной». Для этого мы записали на магнитофон интервью с ними. Мы хотели добиться разного отношения к ним со стороны «индукторов стресса». На самом деле обе «испытуемые» были нашими ассистентками, которых научили вести себя так, как будто они страдают от боли, когда загоралась лампочка, обозначавшая «удар» током, и они устраивали впечатляющее представление, которое могли видеть студентки в другой комнате.

Перед началом эксперимента каждую студентку били током (с напряжением 75 вольт), чтобы она убедилась, что это действительно больно. Конечно, на самом деле в ходе эксперимента током никого не били. В каждой из 20 проб девушкам нужно было решить, будут ли они применять ток этого стандартного уровня по отношению к «испытуемой», которой, очевидно, станет больно, и если будут, то как долго. Затем первая «испытуемая» уходила, и ее сменяла другая. Следовало еще 20 проб, и в каждой из них применялся удар током. Так как каждая участница экспериментальных и контрольных групп (по четыре человека в каждой) проходила эксперимент в отдельной кабинке, их «подруги по команде» не могли напрямую влиять на их поведение. Тем не менее они считали себя членами одной группы, потому что с самого начала вместе слушали аудиозаписи интервью. Важно отметить, что кроме условий анонимности и узнаваемости, все другие параметры исследования в обеих группах были одинаковыми.

Результаты были однозначными: в условиях деиндивидуации женщины наносили обеим «испытуемым» вдвое больше ударов током, чем члены контрольной группы, попавшие в нее случайным образом и проходившие эксперимент в условиях индивидуализации. Кроме того, женщины из «анонимной» группы одинаково били током обеих «испытуемых» — и ту, которую сочли милой, и ту, которую сочли неприятной. Как только их палец оказывался на кнопке, прошлое теряло значение. Они постепенно увеличивали время удара обеих «испытуемых» в течение 20 проб, удерживая палец на кнопке все дольше и дольше, а «испытуемые» корчились и стонали прямо у них на глазах. Напротив, женщины из контрольной группы по-разному относились к приятной и неприятной «испытуемым», и удары током для приятной женщины в течение многих проб были короче, чем для неприятной.

Женщины из «анонимной» группы игнорировали предыдущую симпатию или неприязнь к «испытуемым», когда могли причинить им боль. Это свидетельствует о разительных переменах в их мышлении, происходивших, когда они оказывались в психологическом состоянии деиндивидуации. Увеличение длительности ударов с повторяющейся возможностью вызывать боль, видимо, свидетельствует об эффекте восходящей спирали эмоционального возбуждения, которое вызывала у них власть над «испытуемой». Поведение, вызывающее возбуждение, становится самоподкрепляющимся, и каждое новое действие стимулирует следующую, более сильную, но менее контролируемую реакцию. Наши данные говорят о том, что это связано не с садистскими побуждениями, не с желанием навредить другим, а скорее с возбуждающим ощущением власти и контроля над другими людьми.

Мы повторили опыты, сходные в своей основе, в серии лабораторных и полевых исследований, используя маски, скрывающие внешность, вводя белый шум или бросая в «жертв» шарики из пенополистирола, а также с участием военнослужащих бельгийской армии, школьников и множества студентов колледжей. Во всех случаях мы получили сопоставимые результаты. Увеличение длительности ударов током в течение времени было обнаружено и в исследовании, в котором «учителя», как предполагалось, били током своих жертв-«учеников». При этом со временем удары тоже становились все более продолжительными⁵.

Во время Стэнфордского тюремного эксперимента, как вы помните, охранники и сотрудники носили темные очки с зеркальными отражающими стеклами и стандартную униформу военного образца. Из всех исследований можно сделать один важный вывод: любая ситуация, в которой люди чувствуют себя анонимными, когда никто не знает, кто они, или не хочет этого знать, уменьшает ощущение личной ответственности и тем самым создает возможность для злодеяний. Это особенно верно при наличии второго фактора: если ситуация или какой-то авторитет позволяют участвовать в антисоциальных или насильственных действиях против других людей, как в нашей экспериментальной ситуации, люди готовы начать войну. Если же ситуация, напротив, не способствует эгоизму и анонимности, поощряет просоциальное поведение, люди готовы любить друг друга. (Анонимность на вечеринке часто помогает людям общаться.) Так что идеи Уильяма Голдинга об анонимности и агрессии психологически вполне достоверны. Но на самом деле все сложнее и интереснее, чем он изобразил в своем романе.

Анонимность может быть связана не только с масками, но и с тем, как с людьми обращаются в определенных ситуациях. Когда люди относятся к нам так, будто мы — не уникальная личность, а просто какой-то «другой», попавший на конвейер Системы, или когда они игнорируют нас, мы чувствуем себя анонимными. Ощущение отсутствия личной идентичности может привести к антисоциальному поведению. В одном из опытов исследователь относился к одной группе студентов-добровольцев участливо, а к другой — безразлично, как к «морским свинкам». Угадайте, кто воровал у него вещи в его отсутствие? После эксперимента студенты оставались одни в кабинете преподавателя-исследователя и могли взять монеты и ручки, в изобилии лежавшие в вазе. Те, кто оставался анонимным, воровали намного чаще, чем те студенты, к которым относились участливо⁶. Иногда доброта — не только сама себе награда.

Культурные нормы: как заставить воинов убивать на войне, но не дома

Давайте покинем мир лабораторий и детских игр и вернемся в реальный мир, где проблемы анонимности и насилия могут быть вопросом жизни и смерти. Мы будем изучать различия между обществами, в которых, отправляясь на войну, молодые мужчины-воины не изменяют свою внешность, и теми обществами, где всегда практикуется ритуальное изменение внешности: перед битвой воины раскрашивают лица и тела или маскируются (как в «Повелителе мух»). Влияет ли изменение внешности на их отношение к врагу?

Антрополог и культуролог Р. Дж. Уотсон⁷ задался этим вопросом, прочитав мою более раннюю работу, посвященную деиндивидуации. Он обратился в Human Relations Area Files^IV, где хранятся записи антропологов, миссионеров, психологов и т. д. о разных культурах мира. Уотсон нашел данные об обществах, в которых воины меняли свою внешность, отправляясь на войну, и о тех, где они ее не меняли, а также о том, как часто они убивали, пытали или калечили своих жертв, — бесспорно, ужасные зависимые переменные — предельные в крайних значениях.

Результаты однозначно подтвердили гипотезу о том, что анонимность способствует деструктивному поведению — если вместе с ней воины получают разрешение проявлять агрессию такими способами, которые запрещены в мирной жизни. Война дает «официальное» разрешение убивать или ранить противников. Уотсон обнаружил, что из 23 обществ, для которых были известны эти два набора данных, в 15 воины меняли внешность. Это были наиболее агрессивные культуры; в 12 из 15 этих культур воины проявляли крайнюю жестокость к врагам. Напротив, в 7 из 8 обществ, где воины не меняли внешность перед боем, столь агрессивное поведение зафиксировано не было. Еще один вывод состоял в том, что в 90% случаев воины, убивавшие, пытавшие или калечившие врагов, изменяли свою внешность.

В соответствии с культурными нормами ключевой компонент в трансформации обычных, не слишком агрессивных молодых людей в воинов, убивающих по приказу, — это изменение внешности. По большей части война начинается тогда, когда старикам удается убедить молодых людей убивать других молодых людей, таких же, как они сами. Молодым людям легче убивать себе подобных, если сначала они меняют свою внешность, снимают обычную одежду, надевают военную форму, устрашающие маски или раскрашивают лица. Так возникает анонимность, лишающая сострадания и стремления заботиться о других. После победы культура диктует, чтобы воины вернулись к своему обычному, мирному статусу. Эта обратная трансформация происходит сама собой: воины просто снимают военную форму или маски, смывают краску с лиц, снова становятся сами собой и ведут себя как обычно.

Бывает так, что окружающая среда вызывает ощущение временной анонимности у тех, кто в ней живет или действует, — и при этом им не нужно менять внешность. Мы хотели выяснить, как среда, способствующая анонимности, провоцирует вандализм, и провели простой полевой эксперимент. Я описал его в первой главе: мы оставили брошенные машины на улицах рядом с кампусами Нью-Йоркского университета в Бронксе, штат Нью-Йорк, и Стэнфордского университета в Пало-Альто, штат Калифорния. Мы фотографировали и снимали на видеопленку акты вандализма по отношению к этим машинам, которые выглядели явно брошенными (без номерных знаков, капот поднят). В анонимной атмосфере Бронкса несколько десятков людей, проходивших или проезжавших мимо в течение 48 часов, останавливались и грабили автомобиль. По большей части это были хорошо одетые взрослые люди. Они постепенно снимали с машины все ценные детали или просто ее разбивали, и все это происходило при свете дня. А вот в Пало-Альто больше чем за неделю ни один прохожий не совершил по отношению к нашей машине ни одного акта вандализма. Этот наглядный опыт стал единственным практическим доказательством теории городской преступности, получившей название «теории разбитых окон». Окружающая среда такова, что некоторые члены сообщества чувствуют себя анонимными, они понимают, что никто вокруг не знает, кто они, никого это не интересует, а значит, можно вести себя как угодно. В итоге люди превращаются в потенциальных вандалов и убийц.

Деиндивидуация трансформирует аполлоническое в дионисийское

Давайте предположим, что «хорошая» сторона человеческой природы — это рациональность, порядок, целостность и мудрость Аполлона. А ее «плохая» сторона — хаос, дезорганизация, нелогичность и чувственная суть Диониса. Основная черта Аполлона — самоограничение и подавление желаний; ей противостоят безудержные свобода и страсть Диониса. Оказавшись в ситуации, когда когнитивный контроль, обычно направляющий поведение в социально желательном и индивидуально приемлемом направлении, заблокирован, приостановлен или искажен, люди легко превращаются в исчадия ада. Отсутствие когнитивного контроля приводит к самым разным последствиям. Среди них — отсутствие совести, самосознания, личной ответственности, обязательств, преданности, этики, чувства вины, стыда, страха и размышлений о последствиях того или иного действия.

У такой трансформации есть два основных пути: a) ослабление социальной ответственности личности (никто не знает, кто я, или не интересуется этим); и б) отсутствие оценки своих поступков. Первое ослабляет стремление к социальному одобрению и тем самым способствует анонимности — т. е. деиндивидуации. Так часто происходит, когда человек оказывается в ситуации, способствующей анонимности и ослаблению личной ответственности. Второй путь — ослабление самоконтроля и утрата целостности по разным причинам, изменяющим состояние сознания. Это могут быть алкоголь или наркотики, сильные чувства, участие в активных действиях, поглощенность сиюминутными проблемами, когда прошлое и будущее теряют свое значение, а также перекладывание ответственности с себя на других.

Деиндивидуация создает уникальное психологическое состояние, при котором поведением управляют сиюминутные требования ситуации и биологические, гормональные потребности. Действие подменяет мысли, стремление к мгновенному удовольствию оттесняет на второй план отложенное удовлетворение, разумное самоограничение уступает место инстинктивным эмоциональным реакциям. И стимулом, и следствием деиндивидуации часто становится возбуждение. Влияние деиндивидуации усиливается в незнакомых или неясных ситуациях, когда обычные, привычные реакции и стратегии поведения теряют силу. В результате возрастает зависимость от новых моделей поведения и ситуационных факторов; поэтому и заниматься любовью, и воевать становится очень легко, — все зависит от того, чего требует ситуация или какое поведение она провоцирует. В самых крайних случаях мы не можем понять, что правильно, а что нет, не думаем об ответственности за противоправные действия и не боимся гореть в геенне огненной за аморальное поведение⁸. Когда внутренние ограничения ослаблены, поведение подчиняется внешним ситуационным стимулам; внешнее доминирует над внутренним. То, что можно и доступно, доминирует над тем, что правильно и справедливо. Моральный компас личности и группы выходит из строя.

Переход от аполлонического к дионисийскому может быть быстрым и неожиданным, заставляя хороших людей совершать плохие поступки: они на время оказываются в бесконечном сегодня и не думают о последствиях своих действий. Обычные ограничения, сдерживающие жестокость и животные импульсы либидо, тают в бурном потоке деиндивидуации. Как будто в мозге возникает короткое замыкание, отключающее функции планирования и принятия решений, расположенные в лобной коре, и в свои права вступают примитивные части лимбической системы мозга, в первую очередь центр эмоций и агрессии, расположенный в миндалевидном теле.

Эффект Марди-Гра: коллективная деиндивидуация как экстаз

В Древней Греции Дионис занимал среди богов особое место. Считалось, что он создает новый уровень реальности, который бросает вызов традиционным взглядам и привычному образу жизни. Он олицетворял и силу, освобождающую человеческий дух из заключения в темнице рационального дискурса и точного планирования, и мощь разрушения: страсть, не ведающую границ, стремление к наслаждению без всякого социального контроля. Дионис был богом опьянения, безумия, сексуальных оргий и страсти сражения. Царство Диониса — это состояния бытия, влекущие за собой потерю самосознания и рациональности, остановка линейного времени и отказ от собственной личности в пользу животной стороны человеческой природы, отвергающей любые нормы поведения и социальной ответственности.

Марди-Гра — отголосок языческой, дохристианской церемонии. Римско-католическая церковь сейчас считает, что этот праздник начинается во вторник («жирный вторник» или «покаянный день»), как раз перед пепельной средой^V. Этот церковный праздник отмечает начало литургического сезона Великого поста, требующего личных жертв и воздержания. Пост длится до первого дня Пасхи, 46 дней. Празднование Марди-Гра начинается на Святки, когда три короля совершили паломничество к новорожденному Иисусу Христу.

Марди-Гра — это безудержное буйство чувственных наслаждений, жизнь «здесь и сейчас», «вино, женщины и песни». Заботы и обязательства забыты, и празднующие отдаются своей чувственной природе, участвуя в общих кутежах. Это вакхическое празднество освобождает от обычных ограничений и мыслей о последствиях своих действий. Однако в глубине души все понимают, что этот праздник будет длиться недолго, что скоро он сменится еще более жесткими ограничениями, потому что начнется Великий пост. «Эффект Марди-Гра» — это временный отказ от традиционных когнитивных и моральных ограничений поведения, когда группы единомышленников-гуляк весело проводят время, не думая о последствиях и обязательствах. Это — деиндивидуация в группе.

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ И ОТКЛЮЧЕНИЕ ВНУТРЕННЕГО КОНТРОЛЯ

Дегуманизация — основное положение, объясняющее жестокость человека к человеку. Дегуманизация возникает всякий раз, когда одни люди начинают считать, что моральные нормы, определяющие, что значит быть человеком, к другим людям не относятся. Дегуманизируя других людей, мы превращаем их в объекты, не считаем их людьми. Считая, что некоторые люди или группы не относятся к человечеству, дегуманизируя их, мы отказываемся от моральных принципов, обычно управляющих нашим отношением к другим людям.

Дегуманизация — основной процесс, способствующий возникновению предрассудков, расизма и дискриминации. Дегуманизация принижает других, объявляя их «испорченными», «неполноценными». Социолог Ирвин Гоффман⁹ описывает процесс социальной дискредитации инвалидов. Их считают «не совсем» людьми и, следовательно, неполноценными.

В такой ситуации нормальные, морально устойчивые и даже самые добродетельные люди способны на ужасную жестокость. Отказывая другим людям в тех или иных человеческих качествах, мы автоматически облегчаем негуманные действия по отношению к ним. И тогда «золотое правило» звучит по-новому: «Поступай с другими так, как хочешь». С дегуманизированным «объектом» легко обращаться бездушно или жестоко, игнорировать его требования и просьбы, использовать его в своих интересах и даже убить, если они нас раздражает¹⁰.

Один японский генерал вспоминает, что его солдаты с легкостью убивали мирных жителей во время вторжения в Китай перед Второй мировой войной, «потому что мы относились к ним, как к вещам, а не как к таким же людям, как мы сами». Очевидно, во время изнасилований в Нанкине в 1937 г. это было именно так. Вспомните женщину из племени тутси (мы говорили о ней в первой главе), которая лично организовывала массовые изнасилования, — другие люди были для нее просто «насекомыми», «тараканами». Точно так же нацистский геноцид евреев начался с пропагандистских фильмов и плакатов, изображавших других людей в виде отвратительных животных — паразитов, ненасытных крыс. Линчевание чернокожих толпами белых по всей территории Соединенных Штатов точно так же не считалось преступлением против человечности — ведь это были не люди, а всего лишь «ниггеры»¹¹.

Резня в Милай (Сонгми), когда американские солдаты убили сотни мирных жителей-вьетнамцев, тоже была результатом дегуманизации. Американцы пренебрежительно называли «узкоглазыми» всех жителей Азии¹². Во время войны в Ираке на смену «узкоглазым» пришли «хабибы» и «хаджи», и уже новые солдаты унижают не похожих на них мирных жителей и солдат. «Вы просто пытаетесь забыть, что они люди, и относитесь к ним, как к врагам, — сказал сержант Меджия, отказавшийся вернуться на войну, которую считал отвратительной. — Вы называете их «хаджи», понимаете? Вы делаете все, что поможет вам спокойно убивать и издеваться над ними»¹³.

Такие унизительные прозвища и связанные с ними образы могут оказывать мощное мотивирующее влияние. Это подтверждает один замечательный лабораторный эксперимент. Мы уже говорили о нем в первой главе, а здесь рассмотрим его подробнее.

Экспериментальная дегуманизация: студенты-«животные»

Мой коллега из Стэнфордского университета Альберт Бандура и его студенты разработали прекрасный эксперимент, изящно демонстрирующий влияние дегуманизирующих прозвищ и то, как они провоцируют нас проявлять жестокость к другим людям¹⁴.

72 добровольца мужского пола из соседних колледжей разделили на «группы наблюдателей» из трех человек. Им нужно было наказывать за неверные решения других студентов, «испытуемых», якобы входивших в «группы принятия решений». На самом деле «испытуемыми» были сами «студенты-наблюдатели».

В каждом из 25 опытов наблюдатели слышали, как группа, принимавшая решение (наблюдателям сказали, что она находится в соседней комнате), обсуждала коллективное решение. Наблюдатели располагали информацией, позволявшей им оценивать правильность ответов. Всякий раз, когда группа принимала неверное решение, наблюдатели должны были наказать ее за ошибку, давая членам «группы принятия решений» удары током. В каждом опыте они могли выбирать силу тока, от умеренного первого до максимального, десятого уровня. Удар током при этом получали все члены «группы решений».

Наблюдателям сказали, что в этом проекте участвуют люди из разных слоев общества, чтобы увеличить его объективность, но каждая «группа решений» состоит из людей одинакового социального слоя. На самом деле это было сделано для того, чтобы позитивные или негативные прозвища можно было применить к членам всей группы.

Исследователи варьировали две переменные этой базовой ситуации: характер прозвищ «жертв» и степень личной ответственности наблюдателей за удары током. Добровольцев случайным образом разделили на три группы по характеру прозвищ, которые получали их «жертвы», — дегуманизирующие, гуманизирующие и нейтральные, и на два уровня ответственности — личную и коллективную.

Сначала давайте рассмотрим, как использовались прозвища и к чему это привело. Затем посмотрим, как повлияла на ситуацию степень личной ответственности. В начале исследования участники из каждой группы «как бы случайно» слышали разговор по внутренней связи между ассистентом и экспериментатором о тестах, якобы заполненных участниками «групп решений». Ассистент небрежно замечал, что личные качества участников этой группы, выясненные во время тестирования, подтвердили мнение человека, который приглашал их принять участие в эксперименте. В ситуации дегуманизации участников «группы решений» он называл «кучкой грязных животных». В ситуации гуманизации их, наоборот, называли «порядочными, разумными и достойными людьми». В третьем случае, в нейтральной ситуации, ассистент не давал никаких оценок участникам «группы решений».

Важно отметить, что участники исследования не общались со своими «жертвами» и поэтому никак не могли оценить участников «группы решений» сами или понять, справедливы ли слова ассистента. Прозвища были просто отзывами постороннего человека о других молодых людях, тоже студентах, вероятно, тоже добровольцах, просто играющих определенную роль в этой ситуации. Повлияли ли прозвища на отношение студентов к тем, за кем они якобы наблюдали? (На самом деле никаких «тех» не было, была только обычная магнитофонная запись, имитировавшая обратную связь.)

Выяснилось, что прозвища оказывали сильное влияние на то, как сильно студенты наказывали своих подопечных. Те, кого дегуманизировали, назвав «животными», получали больше всего ударов током, и сила тока постепенно росла более чем в десяти пробах. С каждой пробой она становилась все больше и больше и достигла средней величины в 7 баллов, при максимальной величине в 10 баллов, для каждой группы участников. Те, кого назвали «достойными людьми», получали меньше всего ударов током, а участники нейтральной группы оказались посередине между этими двумя крайностями.

Более того, во время первой пробы не было никакой разницы в уровне тока между участниками трех групп — сила тока везде была одинаково низкой. Если бы исследование на этом закончилось, то его вывод состоял бы в том, что прозвища не имеют никакого значения. Но с каждой следующей пробой, когда количество ошибок участников «групп решения» начинало расти (что было запланировано экспериментатором), и сила тока в этих трех группах стала отличаться. Те, кто наблюдал за «животными», применяли более высокую силу тока в течение длительного времени. Этот результат сопоставим с увеличением силы тока в анонимных группах студенток в моем более раннем исследовании. Такой рост агрессивной реакции в течение длительного времени, связанный с практикой или с опытом, демонстрирует эффект самоподкрепления. Возможно, удовольствие здесь связано не столько с возможностью причинять боль другим людям, сколько с ощущением власти и контроля, которые мы испытываем, когда получаем власть давать другим то, чего они заслуживают. Исследователи указывают, что прозвища, лишающие их носителей человеческих качеств, способны провоцировать определенные реакции.

Столь же произвольные позитивные прозвища привели к тому, что к их носителям участники эксперимента относились более уважительно — ведь некий авторитет характеризовал их положительно. Тех, кого назвали «достойными людьми», били током меньше всего. Таким образом, способность гуманизации противодействовать жестокости имеет такую же теоретическую и социальную важность, как и феномен дегуманизации. Здесь можно сделать важный вывод о том, какой властью обладают слова, прозвища, идеология и стереотипы: их можно использовать и во зло, и во благо. Сократ говорил, что «когда слово не бьет, то и палка не поможет». А мы сказали бы, что когда слово бьет, то и палка не нужна.

Наконец, что можно сказать о влиянии ответственности на силу тока? Сила тока была значительно выше, когда участники считали, что удар током — коллективное решение группы, чем когда решение ударить «испытуемого» током каждый из членов группы принимал самостоятельно. Как мы уже видели, коллективная ответственность, какую бы форму она ни принимала, ослабляет запрет на жестокость по отношению к другим. Как и следовало ожидать, очень высокая сила тока была зафиксирована в тех случаях, когда участники не несли личной ответственности, и когда их жертвы были дегуманизированы.

Когда исследовательская группа Бандуры стала выяснять, как участники оправдывали свои действия, оказалось, что дегуманизация побуждала людей искать оправдания, а они, в свою очередь, увеличивали интенсивность наказаний. На основании данных о том, как люди «обходят» обычные запреты жестокости по отношению к другим, Бандура создал концептуальную модель отключения внутреннего контроля.

Механизмы отключения внутреннего контроля

В основе этой модели — признание того, что большинство людей усваивает моральные стандарты в процессе нормальной социализации, главным образом в детстве. Эти стандарты поощряют просоциальное поведение и препятствуют антисоциальному поведению — тому, что считают «плохим» наши родители и ближайшее окружение. Со временем эти внешние моральные стандарты, которые преподают нам родители, учителя и другие авторитеты, превращаются в личный, внутренний кодекс поведения. Мы начинаем контролировать свои мысли и действия, и этот самоконтроль начинает приносить удовлетворение и дает нам ощущение собственной ценности. Мы учимся ограничивать собственную жестокость по отношению к другим и вести себя гуманно. Однако механизмы самоконтроля и саморегуляции не постоянны и не статичны. Скорее, ими управляет динамический процесс, в котором может быть выборочно активизирована моральная самоцензура, способствующая «хорошему» поведению; в других случаях она может быть подавлена, и тогда мы ведем себя «плохо». Люди и группы иногда «отключают» обычные моральные нормы — в определенные моменты, в определенных ситуациях, с определенными целями. Они как будто переводят рычаг нравственности в нейтральное положение и движутся по инерции, не думая о том, что могут наехать на пешехода; а потом снова переключают его на более «нравственную» передачу и возвращаются к обычным моральным стандартам.

Далее модель Бандуры описывает конкретные психологические механизмы, посредством которых люди оправдывают свои пагубные действия. При этом они выборочно подавляют внутренний контроль, регулирующий их поведение. Этот процесс — фундаментальное свойство человеческой природы. Бандура утверждает, что он помогает объяснить не только политическое, военное насилие и терроризм, но и «повседневные ситуации, в которых приличные люди по привычке делают то, что защищает их интересы, но при этом наносят вред другим»¹⁵.

Активизируя один или несколько из следующих четырех когнитивных механизмов, каждый из нас способен оправдать любое свое деструктивное или злонамеренное поведение.

Во-первых, мы можем изменить смысл нашего поведения: из вредного оно становится благородным. Например, мы создаем моральные оправдания тех или иных действий с точки зрения нравственного императива, допускающего насилие, или создаем сравнения, противопоставляющие наше «справедливое» поведение злонамеренному поведению врагов. (Мы их всего лишь пытаем; а они нас убивают.) Той же цели служат эвфемизмы, маскирующие реальность наших жестоких действий. («Сопутствующий ущерб» — это когда мирных жителей разбомбили в пыль; а «дружественный огонь» означает, что солдат был убит по глупости или в результате намеренных действий своих товарищей.)

Во-вторых, мы можем «не видеть» прямой связи между нашими действиями и их пагубными результатами, рассеивая или перекладывая личную ответственность. Мы избавляемся от мук совести, если просто не воспринимаем себя как преступников против человечества.

В-третьих, мы можем «не замечать» вреда, который причинили наши действия другим людям. Мы игнорируем, искажаем, преуменьшаем негативные последствия своего поведения или вообще не верим в их наличие.

Наконец, в-четвертых, мы можем считать, что жертвы заслуживают наказания, возлагаем на них всю вину, и, конечно же, дегуманизируем их: ведь они не заслуживают человеческого отношения.

Понимание процессов дегуманизации не оправдывает ее

Важно еще раз добавить, что подобные психологические исследования ни в коем случае не предназначены для того, чтобы оправдывать или узаконивать безнравственные и преступные действия. Исследуя и описывая когнитивные механизмы, посредством которых люди отделяют свои моральные стандарты от поведения, мы лучше понимаем, как предотвратить этот процесс, ясно указывая на потребность в моральных обязательствах как основополагающем качестве гуманного общества.

Дегуманизация и «враги государства»

Ко всем этим принципам, к арсеналу средств, способствующих злонамеренным действиям со стороны хороших мужчин и женщин, нужно добавить и те, к которым прибегают государства, подстрекая к насилию своих граждан. Мы рассмотрим некоторые из этих принципов, исследуя, как государства готовят молодежь к смертельным войнам и побуждают всех остальных граждан поддерживать эту войну или агрессию. Такую трансформацию совершить непросто, но этому помогает особая форма когнитивного обусловливания с помощью пропаганды. Национальная пропаганда с помощью СМИ (и с ведома правительства) создает «образ врага». Он должен подготовить умы солдат и граждан к тому, что нужно ненавидеть тех, кто входит в новую категорию: «наши враги». Такое промывание мозгов — самое мощное оружие солдата. Без этого он никогда не смог бы поймать другого человека в глазок прицела и выстрелить, прекрасно понимая, что убивает. «Образ врага» пугает граждан, заставляет чувствовать себя уязвимыми, они начинают представлять себе, что будет, если они окажутся во власти этого врага¹⁶. Страх превращается в ненависть, и чтобы уничтожить угрозу, люди готовы на все. В борьбе против вражеской угрозы они готовы отправить на смерть своих детей.

В книге «Лица врага» Сэм Кин¹⁷ показывает, каким образом наглядная агитация, которую государство использует против тех, кто считается опасными «другими», «посторонними», «врагами», моделирует архетип врага. Как правило, для этого создаются яркие образы, вызывающие нечто вроде коллективного психоза: этот страшный враг может причинить вред женщинам, детям, домам и Богу родной страны, уничтожив ее фундаментальные убеждения и ценности. Такая пропаганда процветает в международных масштабах. Несмотря на национальные различия, ее методы можно разделить на несколько категорий, помогающих создать образ Homo hostilis, «человека враждебного». Чтобы создать в умах хороших членов справедливого племени нового, ужасного врага, нужно убедить их, что «враг» — это агрессор, безличный насильник, безбожник, варвар, преступник, мучитель, убийца, абстрактный символ или «животное». Нужно показать им пугающие картины: родную страну пожирают ужасные твари: змеи, крысы, пауки, насекомые, ящерицы, гигантские гориллы, спруты или даже «эти свиньи англичане».

Конечное следствие применения дегуманизирующей концепции в отношении «других» — все те немыслимые вещи, которые мы готовы сделать с ними, как только они официально объявлены противниками и врагами. В 1920–1940-е гг. сторонники евгеники использовали научные теории, чтобы «очистить» человеческий род, избавить его от «неполноценных» или от тех, кто обладает нежелательными качествами. Тогда были насильственно стерилизованы более 65 000 граждан Америки. Подобных извращений можно было бы ожидать от Адольфа Гитлера, но уж никак не от одного из самых уважаемых юристов Америки, Оливера Уэнделла Холмса. Однако именно он утверждал (в 1927 г.), что закон о принудительной стерилизации не только не является неконституционным, но и принесет пользу обществу:

«Для всего мира было бы лучше, если бы общество не ждало, пока неполноценные будут осуждены за преступления или умрут с голоду из-за собственного слабоумия, но чтобы не позволяло тем, кто явно неполноценен, плодить себе подобных. Трех поколений слабоумных вполне достаточно»¹⁸.

Можно вспомнить исследование, о котором мы говорили в главе 12: как оказалось, студенты Гавайского университета были готовы поддержать «окончательное решение» и устранять неполноценных, а если нужно — то даже и членов собственной семьи.

И в Соединенных Штатах, и в Великобритании существует долгая история «войн против слабых». В этих странах было множество весьма красноречивых, влиятельных сторонников евгеники, оправдывавших и даже подтверждавших с научной точки зрения необходимость избавить страну от «неполноценных». Конечно же, «самые полноценные» при этом должны были получить особые привилегии¹⁹.

ЗЛО БЕЗДЕЙСТВИЯ: ПАССИВНЫЕ НАБЛЮДАТЕЛИ

Слово «злодеяния» обычно пробуждает в нас мысли о жестоких, ужасных преступлениях. Но бездействие тоже может быть злодеянием, если ситуация требует активной помощи другим, протеста, неповиновения или активного призыва к переменам. Один из самых главных, но наименее заметных пособников зла — не главный злодей, а безмолвный хор, который смотрит, но не видит, слушает, но не слышит. Его молчаливое присутствие на сцене, где творятся злодеяния, еще сильнее размывает нечеткую границу между добром и злом. Итак, мы спрашиваем: почему люди не помогают другим? Почему они ничего не делают, когда нужно действовать? Такая пассивность — следствие их личных недостатков — бездушия и безразличия? Или здесь также можно обнаружить некие социальные мотивы?

Случай Китти Дженовезе: социальные психологи спешат на помощь, но опаздывают

В большом городе, таком как Нью-Йорк, Лондон, Токио или Мехико, каждый окружен буквально десятками тысяч людей. Мы проходим мимо них на улицах, сидим рядом с ними в ресторанах, в кино, в автобусах и электричках, ждем вместе с ними своей очереди — но при этом никак не связаны с этими людьми, как будто рядом с нами никого нет. Рядом с одной девушкой из Квинса действительно никого не оказалось как раз тогда, когда ей больше всего нужна была помощь других людей.

«Более получаса 38 уважаемых законопослушных жителей Квинса [Нью-Йорк] наблюдали, как убийца избивал женщину, совершив на нее три отдельных нападения в районе Кью-Гарденс. Дважды голоса и внезапно зажегшийся свет в спальнях этих людей помешали ему. И каждый раз он возвращался, находил свою жертву и продолжал ее избивать. Никто из свидетелей нападения не позвонил в полицию; один свидетель вызвал полицию только после того, как женщина умерла». [The New York Times, 13 марта 1964 г.].

Проведенный недавно повторный анализ деталей этого происшествия поставил под сомнение количество свидетелей, и не ясно, понимали ли они, что происходит, — ведь многие из них были пожилыми людьми и неожиданно проснулись среди ночи. Тем не менее нет никаких сомнений, что многие жители этого ухоженного, спокойного, благополучного района слышали ужасные крики и при этом ничем не помогли. Китти погибла одна, на лестнице, ей было уже некуда бежать, и она не смогла ускользнуть от безумного убийцы.

Всего несколько месяцев спустя мы получили еще более яркое, леденящее душу свидетельство того, какими равнодушными и пассивными могут быть свидетели. Восемнадцатилетнюю девушку-секретаря избили, зажали ей рот, раздели и изнасиловали прямо в офисе. Вырвавшись от своего мучителя, обнаженная и окровавленная, она побежала вниз по лестнице офисного здания, добежала до входной двери и стала кричать: «Помогите! Помогите! Он меня изнасиловал!» На улице собралась толпа примерно из 40 человек. Они с интересом наблюдали, как насильник тащил жертву вверх по лестнице, чтобы продолжить свое грязное дело. Никто не пришел ей на помощь! Только полицейский патруль, случайно проезжавший мимо, остановил злодеяние и возможное убийство (The New York Times, 6 мая 1964 г.).

Исследования поведения свидетелей

Социальные психологи услышали тревожный сигнал и начали серию новаторских экспериментов, связанных с поведением свидетелей. Они бросили вызов привычному диспозиционному представлению о бездушии жителей Нью-Йорка и решили понять, какие ситуационные факторы препятствуют просоциальным действиям обычных людей. В то время Бибб Латане и Джон Дарли²¹ были преподавателями Нью-Йоркских университетов — Колумбийского и Нью-Йоркского, так что они оказались прямо в эпицентре событий. Они проводили полевые исследования во многих местах Нью-Йорка, например в метро и на оживленных перекрестках, а также в лабораториях.

Их исследования привели к парадоксальным выводам: чем больше людей становятся свидетелями чрезвычайного происшествия, тем менее вероятно, что кто-то из них вмешается. Пассивные участники большой группы наблюдателей предполагают, что вмешается кто-то другой, и поэтому меньше склонны действовать, чем если находятся в одиночестве или кроме них есть всего еще один наблюдатель. Просто присутствие других уничтожает личную ответственность каждого из них. Тесты личностных особенностей участников не выявили существенной связи между теми или иными чертами личности и скоростью или вероятностью вмешательства в инсценированную чрезвычайную ситуацию²².

Жители Нью-Йорка, Лондона, Берлина, Рима, Варшавы и других больших городов всего мира чаще помогают другим и вмешиваются, если их об этом прямо просят, или если они стали единственными или почти единственными свидетелями. Чем больше людей присутствует в чрезвычайной ситуации, тем охотнее мы верим, что вмешается в ситуацию кто-то другой, поэтому нам не нужно ничего делать — и тем самым рисковать и брать на себя ответственность. Дело вовсе не в бездушии. Причиной пассивности может быть не только страх за свою жизнь, когда человек наблюдает насилие, но и непонимание серьезности ситуации, боязнь совершить ошибку и выглядеть глупо, или просто нежелание вмешиваться «не в свое дело». Кроме того, пассивность и бездействие становятся групповой нормой.

Социальные ситуации создают люди, и изменять их могут тоже люди. Мы не роботы, управляемые ситуационно-ориентированными программами, наша созидательная, творческая деятельность может изменить любую программу. Но дело в том, что мы слишком часто принимаем на веру чужие определения ситуации и чужие нормы вместо того, чтобы сознательно рискнуть, бросить вызов этим нормам и поискать новые модели поведения. Одним интересным следствием изучения пассивных и восприимчивых свидетелей стало появление сравнительно новой области в социальной психологии — исследований помощи и альтруизма (хороший обзор работ на эту тему содержится в монографии Дэвида Шрёдера с соавторами²³).

Добрый самаритянин очень спешит

Команда социальных психологов провела весьма показательный эксперимент, который подтвердил, что чаще всего люди отказываются помочь незнакомцу в беде из-за ситуационных, а не диспозиционных факторов²⁴. Это одно из моих любимых исследований, так что давайте еще раз поиграем в уже знакомую игру, и вы снова сыграете роль «испытуемого».

Представьте себе, что вы — студент семинарии Принстонского университета. Вы готовитесь стать священником. Сегодня вы собираетесь прочесть проповедь, посвященную притче о добром самаритянине. Вашу проповедь будут записывать на видео для психологического эксперимента, посвященного эффективной коммуникации. Вы назубок выучили эту притчу из десятой главы Евангелия от Луки. В ней говорится о человеке, который остановился, чтобы помочь прохожему, попавшему в беду. Прохожий беспомощно сидел у дороги из Иерусалима в Иерихон. Евангелие гласит, что добрый самаритянин был единственным, кто проявил милосердие к незнакомцу, и за это он получит заслуженную награду на небесах. Это прекрасный библейский урок о добродетели альтруизма.

А теперь представьте себе, что по пути из здания факультета психологии в видеостудию вы видите незнакомца, сидящего у дороги. Он явно попал в беду — он стонет и наверняка нуждается в помощи. Можете ли вы представить себе какие-то причины, которые помешали бы вам помочь незнакомцу, как сделал добрый самаритянин, — особенно если учесть, что как раз в этот момент вы повторяете про себя притчу о добром самаритянине?

Но вернемся в психологическую лабораторию. Вам сказали, что вы опаздываете на назначенный сеанс видеозаписи, и поэтому вам нужно поспешить. Другим студентам семинарии, которые также участвовали в этом эксперименте, случайным образом давали разные установки: им говорили, что у них либо мало времени, либо достаточно времени, чтобы дойти до центра видеозаписи. Но разве спешка важна? Ведь вы — хороший человек, почти святой, и как раз сейчас думаете о добродетели альтруизма, которую проявил добрый самаритянин. Готов поспорить, что вам хотелось бы верить, что спешка не имеет значения, что в такой ситуации вы обязательно остановились бы и помогли страждущему, несмотря ни на что. И вы наверняка уверены, что другие студенты семинарии тоже придут на помощь человеку в беде.

Если вы на это поставили, то проиграли. Жертва подобной ситуации пришла бы к такому выводу: не стоит попадать в беду, когда окружающие спешат. Почти все студенты семинарии — 90% — упустили шанс стать добрыми самаритянами, потому что очень спешили прочесть проповедь о добром самаритянине. Студенты испытывали конфликт интересов: помочь науке или помочь жертве. Наука победила, и жертва осталась страдать. (Как вы уже догадались, роль жертвы играл ассистент исследователя.)

Чем больше времени было в распоряжении семинаристов, тем чаще они останавливались и оказывали жертве помощь. Таким образом, ситуационная переменная нехватки времени была главным фактором, определявшим, кто помогал, а кто проходил мимо. Не было никакой нужды обращаться к диспозиционным объяснениям поведения студентов семинарии — они вовсе не были бездушными, циничными или безразличными, какими принято считать жителей Нью-Йорка, бросивших в беде бедную Китти Дженовезе. Исследователи повторили эксперимент и получили те же результаты. Но когда семинаристам предстояла не проповедь, а менее важное дело, почти все они останавливались и помогали незнакомцу. Смысл этого исследования заключается не в том, кто поможет, а кто — нет, а в том, какие социальные и психологические факторы этой ситуации на это влияли. Это помогает лучше понять, в каких ситуациях люди не склонны (или не могут) помогать тем, кто попал в беду²⁵.

Узаконенное зло бездействия

В ситуациях, где творятся злодеяния, есть преступники, есть жертвы и есть уцелевшие. Часто есть еще и наблюдатели или те, кто знает, что происходит, и не вмешивается, тем самым поддерживая злодеяния собственным бездействием.

Именно хорошие полицейские никогда не выступают против жестокости коллег, избивающих представителей меньшинств на улицах или в застенках полицейских участков. Хорошие епископы и кардиналы покрывают грехи приходских священников, потому что их больше беспокоит имидж католической церкви. Они знают, что происходит, но ничего не делают, чтобы пресечь зло, тем самым позволяя педерастам и педофилам продолжать грешить в течение многих лет (в итоге это обходится церкви в миллиарды долларов компенсаций и стоит множества разочарованных прихожан)²⁶.

Точно так же хорошие сотрудники компаний Enron, WorldCom, Arthur Andersen и других не менее коррумпированных корпораций Америки и всего мира стыдливо отворачивались, когда руководство подделывало документы. И, как мы видели, именно хорошие охранники Стэнфордской тюрьмы ни разу не вмешались, не выступили в защиту страдающих заключенных и не заставили плохих охранников умерить свой пыл. Тем самым они потворствовали их непрерывно растущей жестокости. А сам я наблюдал все эти злодеяния и ограничился тем, что запретил охранникам применять физическое насилие. В итоге наш тюремный подвал переполнило психологическое насилие. А я не вмешивался. Я попал в ловушку противоречащих друг другу ролей: исследователя и тюремного суперинтенданта, которую сам же и создал. Это внутреннее противоречие не позволяло мне видеть страдания, происходившие на моих глазах. Поэтому я тоже виновен в зле бездействия.

На уровне государства подобное бездействие, когда нужно действовать, приводит к массовым убийствам и геноциду, как это было в Боснии и в Руанде, а совсем недавно — в Дарфуре. Страны, как и люди, часто не хотят вмешиваться, отрицают серьезность ситуации и не спешат принимать меры. Они тоже предпочитают верить пропаганде правителей, а не мольбам жертв. Кроме того, те, кто принимает решения, часто испытывают давление со стороны большого бизнеса, которому выгодно просто переждать.

Один из самых печальных случаев узаконенного зла бездействия произошел в 1939 г., когда американское правительство и его президент, известный гуманист Франклин Рузвельт, отказались впустить в страну судно с еврейскими беженцами на борту. Лайнер «Сент-Луис» шел из Гамбурга на Кубу. На его борту было 937 еврейских беженцев, которые хотели спастись от Холокоста. Кубинское правительство не сдержало свое первоначальное обещание принять беженцев. В течение 12 дней беженцы и капитан судна отчаянно пытались получить разрешение американского правительства войти в порт Майами, находившийся в пределах видимости. После того как судну не позволили войти ни в этот, ни в какой-либо другой порт США, ему пришлось повернуть назад и снова пересечь Атлантику. Некоторых беженцев приняли Великобритания и другие страны, но многие в итоге погибли в нацистских концентрационных лагерях. Только представьте себе, что вы были так близко к свободе, а потом погибли в рабстве.

ПОЧЕМУ ВАЖНЫ СИСТЕМЫ И СИТУАЦИИ

Личность и ситуация взаимодействуют между собой и формируют поведение. Люди всегда действуют в том или ином поведенческом контексте, об этом знает любой психолог. Человек — и продукт окружения, и его создатель²⁷. Мы — не пассивные объекты, просто случайно оказавшиеся в тех или иных обстоятельствах. Люди обычно выбирают окружение, к одним ситуациям они стремятся, а других избегают. Они могут менять окружение своим присутствием и своими действиями. Они влияют на других участников ситуации и трансформируют окружение бесчисленными способами. Чаще всего мы — активные действующие лица, способные повлиять на ход событий, происходящих в нашей жизни, и формировать свою собственную судьбу²⁸. Кроме того, человеческое поведение и человеческие общества находятся под мощным влиянием фундаментальных биологических механизмов, а также культурных ценностей и практик²⁹.

С точки зрения медицины, образования, законодательства, религии и психиатрии — короче говоря, почти всех основных элементов западного общества, человек независим и автономен. Все вместе эти институты создают и поддерживают миф о том, что люди всегда могут управлять своим поведением, действуют на основании свободной воли и рационального выбора и поэтому несут личную ответственность за все свои действия. Если человек не признан недееспособным и при этом поступает неправильно, значит, он осознает, что поступает неправильно и должен быть за это наказан. Считается, что факторы ситуации — всего лишь минимальный набор внешних обстоятельств. Оценивая то или иное поведение, сторонники диспозиционного подхода возлагают ответственность на Личность, не обращая внимания на Ситуацию. На первый взгляд, такие представления поддерживают человеческое достоинство, и здоровому взрослому человеку должно хватать внутренней силы и воли, чтобы противостоять любым искушениям и ситуационным влияниям. Те из нас, кто не согласен с этой концепцией, полагают, что такой взгляд отрицает реальность и недооценивает человеческую уязвимость. Признание человеческой слабости перед лицом самых разных ситуационных сил, о которых мы до сих пор говорили в нашем исследовании, — первый шаг к тому, чтобы научиться сопротивляться нежелательным влияниям и создавать эффективные стратегии противодействия — и для отдельных людей, и для целых сообществ.

Ситуационный подход побуждает нас испытывать глубокое чувство смирения, когда мы пытаемся понять «немыслимые», «невообразимые», «бессмысленные» акты насилия, вандализма, террора, пыток или убийств. Вместо того чтобы отгородиться забором высокой нравственности, отделяющим нас, хороших людей, от тех, плохих, и быстро разделаться с анализом причин, которые привели к этим злодеяниям, с помощью ситуационного подхода можно проявить к этим «другим» «атрибутивное милосердие». Оно основано на той идее, что любой поступок, добрый или злой, который когда-либо совершил человек, в той же ситуации могли бы совершить и мы с вами. Когда речь идет о том, что заставляет людей совершать преступления, наше общество и наша система уголовного права слишком сильно полагаются на общепринятые взгляды. Обычно мы уделяем внимание только мотивационным и личностным детерминантам. Системе правосудия пришло время обратить внимание на существенный корпус данных, накопленных науками о поведении, которые подтверждают влияние социального контекста на поведение личности к лучшему или к худшему. Мои коллеги Ли Росс и Донна Шестовски провели глубинный анализ проблем, которые ставит современная психология перед теорией и практикой права. Их вывод состоит в том, что правовой системе было бы полезно принять модель медицинской науки и практики, используя современные исследования о комплексных причинах адекватного и неадекватного функционирования тела и разума:

«Система уголовного правосудия до сих пор основывается на иллюзии того, что поведение личности остается стабильным в разных ситуациях, на ошибочных представлениях, будто поведение — результат предрасположенности, а ситуация не имеет значения. Правосудие не способно следовать логике «ситуационного» взаимодействия и предпочитает удобные, но совершенно неверные представления о доброй воле, точно так же как когда-то люди верили в колдовство или одержимость дьяволом»³⁰.

Оценка ситуационной власти

На субъективном уровне можно сказать, что нужно быть участником ситуации, чтобы оценить ее трансформирующее воздействие — на нас самих и на других участников той же ситуации. Взгляд со стороны ничего не даст. Абстрактное описание ситуации, даже весьма подробное, не передает ее эмоционального фона, невербального поведения участников, возникающих в ней норм, того, насколько она затрагивает наше эго и насколько нас возбуждает. В этом и состоит разница между тем, чтобы отвечать на вопросы телевикторины, находясь на сцене, или наблюдать за ней, сидя в зале. Именно по этой причине обучение, основанное на эмпирических методах, может оказаться столь эффективным, как в тех экспериментах школьных учителей — миссис Элиот и Рона Джонса, — о которых мы уже говорили. Надеюсь, вы помните историю о том, как 40 психиатров, которых попросили предсказать результат эксперимента Милгрэма, значительно недооценили влияние авторитета? По их мнению, только один процент испытуемых дойдет до максимального напряжения тока в 450 вольт. Но, как мы видели, они оказались очень далеки от реальности. Они не смогли по достоинству оценить воздействие социально-психологических факторов ситуации, побуждавших обычных людей делать то, чего в обычной жизни они никогда бы не сделали.

Насколько важно влияние ситуации? Недавно был опубликован обзор социально-психологических исследований за последние 100 лет, в котором обобщены результаты более чем 25 000 исследований с участием 8 млн человек³¹. В этой грандиозной работе был использован статистический метод метаанализа. Это количественное обобщение результатов самых разных исследований, демонстрирующее масштабы и степень совпадения их эмпирических результатов. Посредством 322 отдельных проб метаанализа был получен общий результат. Он заключается в том, что весь этот огромный объем социально-психологических исследований подтверждает: влияние социальных факторов ситуации на поведение личности — надежный и достоверный феномен.

Эти данные были подвергнуты повторному анализу, причем отбирались только те исследования, которые важны для понимания переменных социального контекста и принципов, действующих в ситуациях, когда обычные люди участвуют в пытках. Исследователь из Принстонского университета Сьюзен Фиске обнаружила 1500 отдельных факторов, подтверждающих стабильное и достоверное воздействие ситуационных переменных на поведение личности. Она делает следующий вывод: «Социально-психологические данные ясно указывают на власть социального контекста, другими словами — на власть межличностной ситуации. Благодаря множеству исследований, проводившихся в течение последних ста лет, социальная психология накопила достаточно данных о том, как люди влияют на друг друга, во зло или во благо»³².

ЧТО ВПЕРЕДИ: ЛОЖКИ ДЕГТЯ, БОЧКИ МЕДА, ПРОВОКАТОРЫ И «ЗАБАВЫ»

Итак, настало время вооружиться нашим аналитическим инструментом и отправиться в далекую чужую страну — в Ирак. Там мы попытаемся осмыслить невероятный феномен наших дней: цифровые снимки, запечатлевшие издевательства над иракскими заключенными в тюрьме Абу-Грейб. Весь мир был потрясен свидетельствами этих преступлений против человечности, совершенных в блоке 1A этой секретной тюрьмы, этого «театра ужасов». Как такое могло произойти? Кто должен нести за это ответственность? Почему мучители, не стесняясь, делали эти снимки, запечатлевая собственные преступления? Эти и многие другие вопросы волновали общественность в течение многих месяцев. Президент Соединенных Штатов поклялся «добраться до дна» этой ситуации. Политические деятели и ученые мужи со знанием дела объявили, что все дело — в «ложке дегтя», случайно попавшей в «бочку меда». Злодеи оказались просто-напросто кучкой садистов, «плохих солдат».

Наша цель — заново исследовать то, что произошло, и выяснить, как это произошло. Теперь мы достаточно подготовлены, чтобы противопоставить привычному диспозиционному анализу, возлагающему вину на нескольких злодеев, плохую «ложку дегтя» в хорошей «бочке меда», поиск ситуационных детерминант. Мы хотим понять природу той самой «бочки дегтя». Мы также рассмотрим выводы нескольких независимых следственных групп, которые вели расследование злоупотреблений. Это выведет нас за рамки ситуационных факторов и сделает объектом нашего анализа Систему — военную и политическую.

^I Цит. по: Свифт Дж. Сказка бочки. Путешествия Гулливера / Пер. под ред. А. А. Франковского. М.: Правда, 1987. — Прим. пер.

^II Цит. по: Голдинг У. Повелитель мух / Пер. Е. Суриц. М.: Ермак; АСТ, 2007. — Прим. пер.

^III Цит. по: Шекспир У. Драмы / Пер. Т. Щепкиной-Куперник. М.: Эксмо-Пресс, 2000. — Прим. пер.

^IV Международная некоммерческая организация, занимающаяся обеспечением и поддержкой сравнительных исследований в области человеческого поведения, социального поведения и культуры. — Прим. ред.

^V Пепельная среда — в латинском обряде католической и некоторых протестантских церквей — день начала Великого поста. Пепельной среде предшествует так называемый жирный вторник, последний день периода карнавалов, времени празднеств и развлечений. — Прим. ред.

¹ Swift J. Gulliver’s Travels and Other Works. London: Routledge, 1906. Критика Свифта в адрес собратьев-людей косвенно связана со словами, обращенными к его альтер-эго, Лемуэлю Гулливеру, который в своих путешествиях в Бробдингнег и в другие места встречается с разными персонажами. Людей, т. е. иеху, он называет «извращенными в самой своей основе». Мы также узнаем, что наши пороки не подлежат исправлению, потому что не хватит никакого времени, «чтобы избавиться от всех пороков и безрассудств, которым подвержены иеху, даже если бы только они имели малейшее расположение к добродетели и мудрости».

² Weiss R. Skin Cells Converted to Stem Cells // The Washington Post. 2005. Aug. 22. P. A01.

³ Golding W. Lord of the Flies. New York: Capricorn Books, 1954. P. 58, 63.

⁴ Zimbardo P. G. The Human Choice: Individuation, Reason, and Order Versus Deindividuation, Impulse, and Chaos // 1969 Nebraska Symposium on Motivation / Ed. by W. J. Arnold, D. Levine. Lincoln: University of Nebraska Press, 1970.

⁵ Bond M. H., Dutton D. G. The Effect of Interaction Anticipation and Experience as a Victim on Aggressive Behavior // Journal of Personality. 1975. Vol. 43, № 3. P. 515–527.

⁶ Kiernan R. J., Kaplan R. M. Deindividuation, Anonymity, and Pilfering. Доклад, прочитанный на съезде Западной психологической ассоциации (Western Psychological Association) в Сан-Франциско в апреле 1971 г.

⁷ Watson Jr. R. J. Investigation into Deindividuation Using a Cross-Cultural Survey Technique // Journal of Personality and Social Psychology. 1973. Vol. 25, № 2. P. 342–345.

⁸ Ниже указаны наиболее важные исследования по деиндивидуации: Diener E. Deindividuation: Causes and Consequences // Social Behavior and Personality. 1977. Vol. 5, № 1. P. 143–156; Diener E. Deindividuation: The Absence of Self-Awareness and Self-Regulation in Group Members // Psychology of Group Influence // Ed. by P. B. Paulus. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1980. P. 209–242; Festinger L., Pepitone A., Newcomb T. Some Consequences of De-individuation in a Group // Journal of Abnormal and Social Psychology. 1952. Vol. 47, № 2, Suppl. P. 382–389; Le Bon G. The Crowd: A Study of the Popular Mind. London: Transaction, 1995; Postmes T., Spears R. Deindividuation and Antinormative Behavior: A Meta-analysis // Psychological Bulletin. 1998. Vol. 123, № 3. 238–259; Prentice-Dunn S., Rogers R. W. Deindividuation in Aggression // Aggression: Theoretical and Empirical Reviews / Ed. by R. G. Geen, E. I. Donnerstein. New York: Academic Press, 1983. P. 155–172; Reicher S., Levine M. On the Consequences of Deindividuation Manipulations for the Strategic Communication of Self: Identifiability and the Presentation of Social Identity // European Journal of Social Psychology. 1994. Vol. 24, № 4. P. 511–524; Singer J. E., Brush C. E., Lublin S. C. Some Aspects of Deindividuation: Identification and Conformity // Journal of Experimental Social Psychology. 1965. Vol. 1, № 4. P. 356–378; Spivey C. B., Prentice-Dunn S. Assessing the Directionality of Deindividuated Behavior: Effects of Deindividuation, Modeling, and Private Self-Consciousness on Aggressive and Prosocial Responses // Basic and Applied Social Psychology. 1990. Vol. 11, № 4. P. 387–403.

⁹ Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1963.

¹⁰ См.: Maslach C., Zimbardo P. G. Dehumanization in Institutional Settings: «Detached Concern» in Health and Social Service Professions; The Dehumanization of Imprisonment. Доклад, представленный на конференции Американской психологической ассоциации (American Psychological Association) в Монреале, Канада, 30 августа 1973 г.

¹¹ См.: Ginzburg R. 100 Years of Lynching. Baltimore: Black Classic Press, 1988. Фотографии судов Линча, издававшиеся в виде открыток, собраны в книге: Allen J., Ali H., Lewis J., Litwack L. F. Without Sanctuary: Lynching Photography in America. Santa Fe, NM: Twin Palms Publishers, 2004.

¹² См.: Kelman H. C. Violence Without Moral Restraint: Reflections on the Dehumanization of Victims and Victimizers // Journal of Social Issues. 1973. Vol. 29, № 4. P. 25–61.

¹³ Herbert B. «Gooks» to «Hajis» // The New York Times. 2004. May 21.

¹⁴ Bandura A., Underwood B., Fromson M. E. Disinhibition of Aggression Through Diffusion of Responsibility and Dehumanization of Victims // Journal of Research in Personality. 1975. Vol. 9, № 4. P. 253–269.

¹⁵ См. обширные работы Альберта Бандуры об отключении внутреннего контроля, в частности: Bandura A. Social Foundations of Thought and Action: A Social Cognitive Theory (Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1986); Bandura A. Mechanisms of Moral Disengagement // Origins of Terrorism: Psychologies, Ideologies, Theologies, States of Mind / Ed. by W. Reich. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1990. P. 161–191; Bandura A. Moral Disengagement in the Perpetration of Inhumanities // Personality and Social Psychology Review (Special Issue on Evil and Violence). 1999. Vol. 3. P. 193–209; Bandura A. The Role of Selective Moral Disengagement in Terrorism // Psychosocial Aspects of Terrorism: Issues, Concepts and Directions / Ed. by F. M. Mogahaddam, A. J. Marsella. Washington, DC: American Psychological Association Press, 2004. P. 121–150; Bandura A., Barbaranelli C., Caprara G. V., Pastorelli C. Mechanisms of Moral Disengagement in the Exercise of Moral Agency // Journal of Personality and Social Psychology. 1996. Vol. 71, № 2. P. 364–374; Osofsky M., Bandura A., Zimbardo P. G. The Role of Moral Disengagement in the Execution Process // Law and Human Behavior. 2005. Vol. 29, № 4. P. 371–393.

¹⁶ В одном сюжете агентства Рейтер тридцатипятилетняя мать, представительница народа хуту по имени Муканквайа, рассказывает, как она и другие женщины хуту окружили детей своих «врагов» — соседей-тутси. С поразительной решительностью они забили ошеломленных детей до смерти палками. «Они не кричали, потому что знали нас, — сказала она. — Они только выпучили глаза. Мы убили очень многих, я не могу даже посчитать». Она оправдывала свои действия тем, что она и другие женщины-убийцы «сделали детям одолжение»: лучше, если дети умрут сейчас, потому что иначе они останутся сиротами, ведь их отцов зарубили мачете, которые правительство выдало мужчинам-хуту, а их матерей изнасиловали и убили. У этих детей была бы очень трудная жизнь, рассуждала она и другие женщины-хуту. Поэтому, забив их до смерти, они освободили их от печального будущего.

¹⁷ См.: Keen S. Faces of the Enemy: Reflections on the Hostile Imagination. San Francisco, CA: Harper & Row, 2004. Также можно посмотреть одноименный DVD-фильм (2004).

¹⁸ Цит. по: Bruinius H. Better for All the World: The Secret History of Forced Sterilization and America’s Quest for Racial Purity. New York: Knopf, 2006.

¹⁹ См.: Galton F. Hereditary Genius: An Inquiry into Its Laws and Consequences. 2nd ed. London: Macmillan, 1892; Watts and Co., 1950; Soloway R. A. Democracy and Denigration: Eugenics and the Declining Birthrate in England, 1877— 1930. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1990; Race Betterment Foundation: Proceedings of the Third Race Betterment Conference. Battle Creek, MI: Race Betterment Foundation, 1928; Black E. War Against the Weak: Eugenics and America’s Campaign to Create a Master Race. New York: Four Walls Eight Windows, 2003; Black E. IBM and the Holocaust: The Strategic Alliance Between Nazi Germany and America’s Most Powerful Corporation. New York: Crown, 2001.

²⁰ King Jr. M. L. Strength to Love. Philadelphia: Fortress Press, 1963. P. 18.

²¹ Latane B., Darley J. M. The Unresponsive Bystander: Why Doesn’t He Help? New York: Appleton-Century-Crofts, 1970.

²² Darley J. M., Latane B. Bystander Intervention in Emergencies: Diffusion of Responsibilities // Journal of Personality and Social Psychology. 1968. Vol. 8, № 4, pt. 1. P. 377–383.

²³ Schroeder D. A., Penner L. A., Dovidio J. F., Pilliavan J. A. The Psychology of Helping and Altruism: Problems and Puzzles. New York: McGraw-Hill, 1995. См. также: Batson C. D. Prosocial Motivation: Why Do We Help Others? // Advanced Social Psychology / Ed. by A. Tesser. New York: McGraw-Hill, 1995. P. 333–381; Straub E. Helping a Distressed Person: Social, Personality, and Stimulus Determinants // Advances in Experimental Social Psychology / Ed. by L. Berkowitz. New York: Academic Press, 1974. Vol. 7. P. 293–341.

²⁴ Darley J. M., Batson C. D. From Jerusalem to Jericho: A Study of Situational Variables in Helping Behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 1973. Vol. 27, № 1. P. 100–108.

²⁵ Batson C. D., Cochran P. J., Biederman M. F. et al. Failure to Help in a Hurry: Callousness or Conflict? // Personality and Social Psychology Bulletin. 1978. 4, № 1. P. 97–101.

²⁶ Abuse Scandal to Cost Catholic Church at Least $2 Billion, Predicts Lay Leader // Associated Press. 2005. July 10. См. также документальный фильм «Избави нас от лукавого» (Deliver Us from Evil) об отце Оливере О’Грэйди из Северной Калифорнии, обвиненном в том, что он в течение 20 лет растлевал малолетних мальчиков и девочек. Кардинал Роджер Мэхони, знавший о множестве жалоб на отца О’Грэйди, не стал лишать его сана. Вместо этого он периодически переводил этого извращенца в другие округа, где тот продолжал надругательства над детьми (Режиссер Эми Берг; дистрибуция Lionsgate Films, October 2006).

²⁷ Ross L., Nisbett R. E. The Person and the Situation. Philadelphia: Temple University Press, 1991.

²⁸ Bandura A. Self-Efficacy: The Exercise of Control. New York: Freeman, 1997.

²⁹ Kueter R. The State of Human Nature. New York: iUniverse, 2005. Обзор психологических эффектов культуры см.: Brislin R. Understanding Culture’s Influence on Behavior. Orlando, FL: Harcourt Brace Jovanovich, 1993. См. также: Markus H., Kitayama S. Culture and the Self: Implications for Cognition, Emotion and Motivation // Psychological Review. 1991. Vol. 98, № 2. P. 224–253.

³⁰ Ross L. Shestowsky D. Contemporary Psychology’s Challenges to Legal Theory and Practice // Northwestern University Law Review. 2003. Vol. 97. P. 1081–1114; цитата на с. 1114. Очень полезен обширный обзор с анализом роли ситуации в области права и экономики, содержащийся в статье двух ученых-юристов, Джона Хэнсона и Дэвида Йосифона: Hanson J., Yosifon D. The Situation: An Introduction to the Situational Character, Critical Realism, Power Economics, and Deep Capture 706 Эффект Люцифера // University of Pennsylvania Law Review. 2003. Vol. 129. P. 152–346. Кроме того, мой коллега Крейг Хейни много писал о важности факторов контекста в правосудии; см., например: Haney C. Making Law Modern: Toward a Contextual Model of Justice // Psychology, Public Policy and Law. 2002. Vol. 8, № 1. P. 3–63.

³¹ Richard F. D., Bond, Jr. D. F. Stokes-Zoota J. J. One Hundred Years of Social Psychology Quantitatively Described // Review of General Psychology. 2003. Vol. 7, № 4. P. 331–363.

³² Fiske S. T., Harris L. T., Cudy A. J. C. Why Ordinary People Torture Enemy Prisoners // Science. 2004. Vol. 306, № 5701. P. 1482–1483; цитата на с. 1482. См. также анализ Сьюзен Фиске в ее книге: Fiske S. T. Social Beings. New York: Wiley, 2003.