Наука в середине XXI века: какой она будет? Часть 2

Павел Амнуэль, Сергей Попов, Александр Сергеев
«Троицкий вариант» №15(383)

Оригинал статьи на сайте «Троицкого варианта»

Продолжаем публикацию авторизованного транскрипта беседы о том, как будет развиваться наука в ближайшие десятилетия, которая состоялась на YouTube-канале Павла Амнуэля «Наука будущего». Ранее собеседники задавались вопросами о том, как может повлиять на развитие науки принцип гарантированного дохода, повышение роли искусственного интеллекта, насколько вообще «эзотерична» современная наука, общедоступна ли научная информация, к каким целям наука стремится и сможет ли она их достичь¹. В разговоре приняли участие Сергей Попов (астрофизик, профессор РАН, популяризатор науки), Александр Сергеев (научный журналист, редактор интернет-издания T-invariant) и Павел Амнуэль (астрофизик, канд. физико-математических наук, писатель, популяризатор науки). С видеоверсией этой беседы можно ознакомиться на YouTube.

Доверие и причастность к науке

Александр Сергеев

А. С.: Эта важная тема связана не только с тем, согласятся или нет налогоплательщики делать свои денежные взносы. Нельзя упускать из виду тот факт, что наука, оказываясь под патронажем государства, начинает ассоциироваться с государственной и политической деятельностью. Закономерно появилось такое словосочетание, как «официальная наука». Общество начинает думать так: «Ученые получают деньги от правительств, которым мы не доверяем, — соответственно, мы не доверяем и ученым и, допустим, не будем делать прививки. Власти мы не доверяем, а она кормит ученых». Эта проблема становится всё важнее и важнее...

Сергей Попов

С. П.: Но в другую сторону она решается еще хуже: транснациональным корпорациям люди доверяют еще меньше. Поэтому если ученые будут финансировать нефтяные компании, то от этого положение дел лучше не станет.

А. С.: Что касается бизнеса и финансирования от бизнеса, то тут можно уверенно назвать массу примеров, когда бизнес намеренно искажал научное знание или скрывал имеющееся. Вспомним табачные компании, которые финансировали научные исследования, чтобы получать результаты, преуменьшающие вред от курения.

С. П.: Но, наверное, есть и другая ситуация. Когда в России, как и во всем мире, были проблемы с вакцинацией, мне было досадно, что у нас нет авторитетных людей — «public intellectuals» — от естественных наук, к которым просто бы прислушивались. В США есть Нил Деграсс Тайсон (ученый типа Сергея Капицы — астрофизик, писатель и популяризатор науки), который очень помог в продвижении вакцинации. А теперь представьте, что он целиком зависел бы от какой-то транснациональной корпорации вроде PepsiCo. Тогда его роль публичного интеллектуала могла бы быть скомпрометированной, даже если бы он не вещал о какой-нибудь пользе подслащенных напитков. «Теории заговора» возникают легко, и «лица компаний» вроде актеров и спортсменов часто невольно подливают масла в огонь.

Павел Амнуэль

П. А.: По идее, может возникнуть ситуация, когда транснациональным корпорациям будет выгодно сотрудничать с независимыми популярными людьми, такими как Нил Деграсс Тайсон. Они бы рассказывали о науке, при этом не ассоциируясь с той или иной корпорацией, но, тем не менее, способствуя улучшению имиджа корпорации...

С. П.: Получается, они будут как независимые редакторы газет: издание принадлежит корпорации, но она не может вмешиваться в редакционную политику. Случись критический конфликт интересов — редактор кладет партбилет на стол — и уходит.

А. С.: Ситуация сложная: на ум приходит целый ряд целенаправленных обманов в научных вопросах, которые интересны корпорациям. С их последствиями приходится долго бороться, не одно десятилетие пожиная плоды. Самый известный пример — отрицание изменения климата. В течение примерно 25 лет представители угольной и нефтяной отраслей вели целенаправленное финансирование групп, которые систематически подрывали доверие к климатологии как к научной дисциплине. Вспоминается и проблема со свинцовыми присадками к топливу, вытеснение спиртового топлива бензином... Примеров наберется много — к сожалению, на бизнес (несмотря на его ценность для прикладной науки как двигателя развития продукции) полагаться нельзя. В конечном счете бизнесу важно формирование определенного мировоззрения, и коли оно с наукой не стыкуется, то будет формироваться мировоззрение ненаучное. С этим ничего не поделаешь — даже компании не упрекнешь, ведь на кону — свобода слова.

С. П.: Да, тут всё вершится такой вот диверсификацией. Здесь мы возвращаемся к теме ученых на долю ставки. Если такая концепция реализуется, то количество людей, так или иначе связанных с наукой, возрастет.

А. С.: Причастных к науке.

С. П.: Да, «причастных» — отличное слово.

А. С.: Это чем-то похоже на практику в Юго-Восточной Азии, где люди часто перед тем, как начать жить своей жизнью, отправляются на год в буддийский монастырь, дабы причаститься к религии.

С. П.: Но наши «люди причастные» часто будут ездить в условный монастырь, а не просто один раз в молодости.

А. С.: Эту причастность как-то нужно измерять, фиксировать. Здесь к месту можно вспомнить ту статью про распределенную науку, которую я получил буквально перед нашей беседой². На криптовалютах с блокчейном уже выросло новое поколение. И вот следующий слой финансовых институтов — распределенные финансы, не имеющие никакого руководства и центральных органов и управляющиеся смарт-контрактами, публично размещенными в блокчейне. Как запрограммировано — так и работает. В статье такая же идея предлагается для организации научных исследований. Мы можем создать некий блокчейн, где фиксируются все результаты, данные, все процессы научных исследований, все пожертвования и все публикации, все квоты и все участники процесса... Это позволит людям, которые хотят как-то присоединиться к исследованиям, сделать свой вклад ощутимым, зафиксировать результаты в форме тех же NFT — невзаимозаменяемых токенов: вот прогон эксперимента, который делал вот этот человек; вот его реквизиты и данные, которые он использовал и, конечно, жетон, что это именно его работа, а не чья-то еще. Делаешь пожертвование какой-то конкретной ветке исследований — и это фиксируется в блокчейне навсегда. Не исключено, что эта идея сможет конкурировать с существующей схемой финансирования через организованные и централизованные — государственные — источники.

Stable Diffusion

П. А.: Безусловно, это интересно, но тут есть и свои подводные камни: эту систему, куда всё будет складываться, фактически нужно создать с нуля — кто этим будет заниматься и откуда взять огромные деньги на проект?

С. П.: Кажется, это та самая статья, которую читатель прислал мне как отклик на мое эссе, она упоминается на сайте одной из криптовалютных бирж. Надеюсь, что тут мы имеем дело с хорошей ситуацией, когда бизнес начинает думать шире, когда руководителям хочется не только заработать денег, но и улучшить свой имидж на фоне положительного отношения к науке среди людей среднего и выше среднего класса, т. е. среди потенциальных клиентов криптовалютных бирж. С одной стороны, биржа делает ставку на идею независимости — замену государственных фондов и структур, а с другой — предлагает механизмы реализации. Как я понимаю (надеюсь, корректно), большая часть инфраструктур если еще и не разработана, то хотя бы понятно, как ее делать, и способные люди тоже есть. И, может быть, поскольку инфраструктура на блокчейне умеренно виртуальна, то ее стоимость будет не так фантастически высока — не придется стоить здание и нанимать персонал, который будет перекладывать бумажки с девяти до пяти...

А. С.: Более того, эти технологии уже имеют опыт запуска децентрализованных проектов. По крайней мере, какие-то из исследований могли бы уже стартовать, ведь барьера нет — не нужно переносить всё в блокчейн. Это послужило бы интересной иллюстрацией.

Идея аффилиации под вопросом

А. С.: Тут у меня назрел вопрос: в контексте происходивших в прошлом году событий я столкнулся с историей, когда пришлось решать, что делать с публикациями ученых из российских институций. Многие (например, ЦЕРН) решили, что совсем отказывать нельзя, но в публикации аффилиации надо отказать. Сама идея аффилиации у меня всегда была под вопросом: а что она из себя представляет? Поручительство институции за меня? По какой причине за это понятие так держатся — ведь можно создать некие центры аффилирования, где, скажем, нобелевские лауреаты могут обеспечить root authority по созданию сертификатов...

С. П.: Есть две причины. Первая — аффилиация в нашем «море информации» важна. Приведу, надеясь никого не обидеть, пример. Каждое утро я читаю архив препринтов — сто статей за рабочий день. Естественно, глаз цепляется за множество имен китайских ученых. Сходу не вспомнишь, что это за человек опубликовал препринт, а время поджимает. Приходится смотреть на аффилиацию, и если у одного там стоит Гарвард, а у другого — Ухань, то с большей вероятностью я начну знакомиться с материалом гарвардского ученого. Вопрос качества. Но суть вопроса в том, что сам институт отчитывается статьями, и сейчас для многих, включая меня грешного, это отдельная забота. Уезжая, человек меняет рабочее место, но сохраняет предыдущую аффилиацию, при этом прекращая ходить на прошлую работу, не получая зарплаты и отпусков. А институту хочется, чтобы его упоминали, ведь ему нужно будет предъявить, сколько статьей в топовых журналах у них появилось за прошедший год. Поэтому есть большое давление «со стороны аффилиации».

Вспоминается анекдот, как человек устраивался работать в милицию в 1990-е годы: пришел, устроился, работает, а за зарплатой не приходит. Проходит месяц, другой, а на третий его спрашивают, в чем дело. «О, — отвечает он, — тут еще и деньги платят! А я думал: вот тебе пистолет, удостоверение — и крутись как хочешь». Казалось бы, аффилиация работает примерно так же — дали ее тебе, вот и крутись дальше как хочешь. Но нет: у аффилиации ведется счет на отчеты, так что люди находятся под неким давлением — чтобы они эти самые аффилиации и ставили. Условно говоря, когда люди говорят, что хотят аффилиацию, то тут дело не только в каком-то патриотизме или некой рациональности, но и в том, что если работники откажутся аффилироваться, то их попросту уволят.

А. С.: Это сейчас так устроено, потому что так сложилось. Насколько я понимаю, если мы откатим ситуацию на сто лет назад, то там такого понятия не найдется.

С. П.: Вопрос сложный. Не знаю. Было по-разному: Галилей предлагал назвать спутники Юпитера именем спонсора... Всё не так-то просто.

П. А.: Тогда еще не было такого количества ученых, чтобы создавать столь большие университеты, как ныне...

С. П.: Но в любом случае, если человек получает деньги от чего-то, то отчитывается за них. Если получаешь грант от частного фонда, то ты обязан вписать своего покровителя в графе affiliation. Более того, прогресс привел к тому, что такая твоя подпись автоматически подцепляется к статье, и по-хорошему фонд может в пару кликов запросить и получить информацию о своем грантополучателе, чтобы показать ее как результат своей деятельности.

А. С.: Но не вырождается ли система репутаций от этой системы, где репутация связывается с оправданием финансирования, — ведь здесь дело касается самого права ученого на публикацию?

С. П.: Казалось бы, нет: если людей что-то не устраивает — они вольны уволиться. Другое дело, что есть система стабильного финансирования науки; а с введением гарантированного базового дохода ситуация может существенно измениться, если благополучие человека перестанет зависеть от работодателя. Тогда изменится и корпоративная этика, ведь любой сотрудник сможет развернуться и уйти когда угодно — его дело, уйти ли трудиться на такое же корпоративное место или уйти и не работать какое-то время.

А. С.: Меня это, видимо, интересует скорее в контексте снижения зависимости науки от государства. Сложившаяся система до какой-то степени берет науку под контроль: всё научное мышление, весь научный поиск заворачивается в аффилиационные отчеты. Это несколько сковывает науку, ставит ее в подчиненное положение. Понимаю, что такова сложившаяся практика, но насколько она хороша? Не стоит ли нам поискать иные возможности организации науки, будь то децентрализованные модели или гражданская наука с учеными на полставки? С кем будут аффилироваться такие ученые?

С. П.: С теми, кто эти полставки дает.

П. А.: Получается, полставки — от одного, полставки — от другого?

С. П.: Да, почему бы и нет?! Нынче люди вписывают по пять аффилиаций.

А. С.: И если он получает средства из блокчейна в рамках смарт-контракта, подтверждая выполнение работы NFT, сгенерированными при одобрении и подтверждении нескольких коллег, то где аффилиация?

Космодром на краудфандинге?

С. П.: Тогда другое дело. Но всеми ли науками можно так заниматься? Так можно заниматься наукой, похожей на поэзию, где вам не нужно особенно отчитываться. Отчасти в этом кроется проблема анархистских сообществ: невозможно представить, что одно из них построит Большой адронный коллайдер. Миллионы людей с маленькими телескопами — пожалуйста, а вот БАК радикально выходит за пределы их возможностей.

А. С.: Построить майнинговую ферму на несколько гигаватт — это можно...

С. П.: Нет, понимаете, это только так кажется. Это в любом случае лежит в основе всего. Кто-то в совершенно других рамках сделал глобальную систему электропередач, построил атомные электростанции. Но всю систему так не выстроишь. Можно собрать спутник на краудфандинге, но где взять деньги на разработку и тестирование ракеты-носителя, а тем более, на космодром? Явно не на краудфандинге.

А. С.: Да, пока что так, но я не вижу каких-либо принципиальных ограничений для подобных моделей. Это не значит, что их нет. Пока что единственный вид ограничений заключается в том, что существующие модели организаций оказывают сопротивление моделям альтернативным — и это совершенно нормальная конкурентная борьба за существование. Пока что доминирует корпоративная и централизованная система управления всем, включая науку. Это не значит, что она единственно возможна на определенных масштабах, нет, мне хочется взглянуть на альтернативные модели, которые рано или поздно появятся.

С. П.: Да, это интересно. Конечно, это выглядит примерно как разумное делегирование полномочий. Мы уже вошли в ту эпоху, когда можно взять телефон и быстро провести референдум с голосованием по тому или иному вопросу, но такое никогда не заменит централизованные правительства. Какие-то решения проще делегировать на более высокий уровень.

П. А.: У меня есть сомнения насчет того, что можно добиться разумного распределения средств в этой диверсифицированной науке. Сама идея ученых на полставки означает, что тот или иной исследователь будет полдня работать, а полдня заниматься какими-то своими делами — получается, все будут как советские ученые? Надеюсь лишь, что останется некое количество ученых, работающих 24 часа 7 суток в неделю, которые будут делать науку. Если большинство ученых примутся работать на полставки, то не думаю, что это станет для науки серьезным достижением.

С. П.: Верно, это сложный вопрос. Без ядра — без тех, кто занимается наукой всё время, — ничего не получится. Наука становится диверсифицированной, и всё уложить в голове просто не удается. По сути, я человек, всё время работавший на долю ставки: только за последние годы треть времени я потратил на популяризацию, а треть на преподавание. Хорошо, если на науку оставалась еще треть. При прочих равных я проигрываю в научном состязании людям, занимающимся наукой всё время. Эта проблема решается, на мой взгляд, лишь через существование авторитетных институций. Децентрализации тут не получится: если вы расширяете круг людей, то роль централизации возрастает, появляется необходимость в каких-то критериях централизованности.

dream.ai

Сейчас все могут писать книжки — чтобы разбираться в потоке литературы, приходится ориентироваться на издателей или на магазины. Приходишь в хороший книжный магазин — и проникаешься доверием к книгам, что отобрали владельцы, а если при этом еще и издатель хороший... Такой вот двойной тест, так и обратишь внимание на незнакомого автора. Совсем иначе обстоят дела, когда заходишь на «ЛитРес», который предлагает миллион книг, что нужно продать, — множество жутких романов. Подобное может произойти и в науке, когда информационное поле наводнят статьи не просто неких научных работников на полставки, но вообще independent researchers —сплошной информационный шум. Люди обращают внимание на то, где человек работает, где статья опубликована — и опубликована ли вообще, а не просто принята к печати. Всё это важно. Результат человека из MIT, опубликованный в Science, — Саша как научный журналист не даст соврать, — несомненно, привлекает внимание, в отличие от исследования условного Джона Смита, опубликованного на собственном сайте. В этом смысле научная журналистика тоже основана на «централизации» и кормится ею.

«Наука как блокчейн»

А. С.: Проблема в том, что сами эти «центры» сейчас так или иначе завязаны на систему общественной власти. Если бы они в большей степени основывались на взаимосертификации, взаимопризнании самих участников научных процессов, то это хорошо бы повлияло на науку в целом. Посмотрим на эту проблему с точки зрения разработки свободного программного обеспечения. В сообществе разработчиков открытого ПО есть авторитетные фигуры, но их авторитет стоит вовсе не на том, что они зачастую работают в том или ином университете. Да, такое бывает, но тут для репутации аффилиация неважна: Виталик Бутерин не работает ни в каком университете, он просто является создателем системы Ethereum. Авторитет Бутерина колоссален как и в технологии самого «эфира», так и во многих этических вопросах этой системы, в стратегии развития блокчейна. Это не значит, что он некий авторитарный решатель: напротив, в системе Ethereum многое решается на уровне голосования.

Тут, кстати, надо сказать про интересную идею Бутерина: квадратичное голосование, позволяющие финансировать проекты вроде «эфира», при этом не опасаясь поглощения крупными донорами. Вес голоса пропорционален квадратному корню из внесенных средств — тем самым ты можешь внести много, но у твоего голоса всё равно будет ограничивающий потолок. К слову, все криптовалютные блокчейновые системы построены на алгоритме консенсуса — достижения согласия между участниками процесса — то, что сделано, оно правильно. Другое дело, что подтвердить правильность хэширования того или иного блока легко, а вот подтвердить правильность постановки эксперимента и выводов из него гораздо труднее. Помню, когда еще была возможность выступать в Москве, я сделал в АРХЭ доклад «Наука как блокчейн»: любые научные концепции и идеи вписываются в научный блокчейн. Изъять их оттуда нельзя даже в случае их ошибочности, но можно перекрыть их сверху с указанием того, что такая теория действительно была, но оказалась ошибочной. Такого рода сертификация, на мой взгляд, может происходить без опоры на общественно-политический истеблишмент. К этому стоит стремиться: уход от такой зависимости, на мой взгляд, положительно бы сказался на науке.

П. А.: Ну, наверное. Думаю, что разговор на эту тему у нас с вами еще продолжится.

С. П.: Тогда я в заключение резюмирую свои мысли. Мне кажется, что когда будет появляться большое количество людей с минимальным опытом (аспирантура и первый постдок), желающих посвящать науке часть своего времени — а всё указывает на то, что такие люди появляться будут, — то разумные сильные игроки будут рассматривать таких новых научных работников как ценный ресурс. Соответственно, условный Гарвард просто закажет исследование на тему того, как лучше такой ресурс использовать и какова должна быть система организации: к науке приобщится больше людей. Это как раз то, про что говорил Саша, — движение в программерском направлении, когда задачу можно разбить на части, выделив блоки, над которыми люди смогут трудиться по условно-временному контракту. Мой взгляд оптимистичен: наука с таким вызовом не просто справится, а использует его себе во благо.

А. С.: Из этого родится больше поддержки и доверия к науке, ведь так в нее вовлечется больше людей.

П. А.: Да, и тогда, надеюсь, больше людей захочет заниматься наукой не только в свободное время, а 24/7...

С. П.: А вот это вопрос сложный. На самом деле есть ощущение, что не всем это близко — скажем, делать эти 24/7 на протяжении 50 лет: не всем такое подходит, у кого-то есть другие интересы...

П. А.: Ну, может, у кого-то именно такой интерес и есть...

С. П.: Не исключено, что да, и не исключено, что количество таких людей будет расти. Но будет и много других интересных возможностей — кому-то захочется «уйти на два года в буддийский монастырь» после двух лет раздумий над математической задачей.

П. А.: Ну да, после двух лет в буддийском монастыре он потеряет научную квалификацию и ему придется догонять науку.

С. П.: Точно. С этим придется как-то справляться, и, наверное, Саша скажет нам, что тут человеку поможет ChatGPT — усвоить за три месяца 50 книг с выжимкой новых открытий.

П. А.: Не исключено. Давайте на этом и закончим беседу. Понятно, что мы еще досконально не обсудили много тем — обратимся к ним в следующий раз. Спасибо! Зрители, ждите новых встреч и разговоров!

А. С.: Спасибо, что пригласили! Было очень приятно пообщаться.

С. П.: До свидания.

¹ Часть 1: Павел Амнуэль, Сергей Попов, Александр Сергеев. Наука в середине XXI века: какой она будет? // «Троицкий вариант» №14(382).

² Decentralized science (DeSci). Ethereum.