ERROR 451

Максим Борисов
«Троицкий вариант» №9(403), 7 мая 2024 года

Соседство юбилеев величайших фантастов — 100-летие со дня рождения Аркадия Натановича Стругацкого (28 августа) и 105-летие Рэя Дугласа Брэдбери (Ray Douglas Bradbury, 22 августа) подсказало очевидно спекулятивную идею — соединить эти события в одном тексте и постараться (здесь, конечно, боязнь, что получится искусственно) найти нечто общее в их творчестве. Но не спешите осуждать: после первоначального скепсиса и непродолжительных размышлений это упражнение кажется не таким уж неплодотворным — общее (помимо особой популярности и принадлежности к цеху фантастов) действительно имеется...

Несмотря на различия, так сказать, в культурном контексте, литературных традициях и степени изначальной «твердости»/«научности» фантастики Стругацких и Брэдбери, их очень многое выделяет среди ближайших коллег: прежде всего они явственно и сознательно искали выход за пределы собственно научной фантастики, выступая скорее «общечеловеческим» зеркалом людских страхов и надежд, погружаясь в глубины социальных дилемм. Кажется, эту общую «выделенность» ощущали и сами Стругацкие: так, в интервью Андрею Черткову 1992 года Борис Стругацкий, сетуя на проблемы с переводами западной фантастики в советские годы, говорил: «Брэдбери, конечно, перевести могли и хорошие переводчики, а вот, скажем, какого-нибудь Гаррисона — то есть писателя-фантаста, который высоко ценится фэнами, но не считается писателем большой литературы...» Таким образом, Брэдбери по мнению Стругацких вполне себе выбивался из «узкожанрового загона» даже в сознании советских переводчиков и редакторов.

Обложка первого издания романа «451 градус по Фаренгейту»

Безусловно, и Стругацкие, и Брэдбери, будучи признанными мастерами «фантастического реализма», использовали этот жанр не как развлекательное чтиво и даже не для пропаганды новых технологий или космической романтики среди подрастающего поколения, но как инструмент для исследований человеческой природы (говоря высокопарным штилем). Более того, их произведения часто пронизаны скептицизмом к слепому прогрессу и тревогой за возможную утрату духовности, размышлениями о том, что же позволит оставаться человеку человеком в мире, где технологии в руках властей предержащих грозят свободе мысли и слова. Во всяком случае, поздние Стругацкие со всё возрастающим подозрением относятся к безудержному технологическому развитию, ну а Брэдбери, кажется, был таким изначально. Тем не менее даже от смутных, но устаревших футурологических прогнозов страдали они сообща.

Безусловно, «эмблемными» книгами Брэдбери (во всяком случае, для СССР и России) можно счесть «Марсианские хроники» (1950), «451 градус по Фаренгейту» (1953) и «Вино из одуванчиков» (1957). И самыми «вневременными» в этом ряду выглядят «Хроники»; «Вино» же привязано ко времени и месту (не всякий наш соотечественник соотносит свое собственное детство с реалиями американской глубинки первой трети прошлого века), ну а «451 градус» — несмотря на «удачно предугаданные» «гигантские плоские экраны», позволяющие «уйти в себя» наушники-«ракушки» и экстремальные шоу в прямом эфире — всё же выглядит несколько архаично (как, впрочем, и Большой Всепланетный Информаторий Стругацких — при всем уважении...)

В «451 градусе по Фаренгейту» технологии — и телевизионные стены, и «ракушки», и тем более механические гончие (или «электрические псы» в переводах на русский) — призваны послужить образцовыми жупелами, наваждением технофоба — подавление разума, превращение всех людей в пассивных потребителей пустых развлечений — и одновременно тотальное принуждение, требование оставаться в установленных свыше рамках и всеобщий страх оказаться вне этого социума. Весь этот несколько противоречивый «тоталитаризм» «кнута и пряника» — ведь в реалиях нашего мира битвы между разными «носителями информации» весьма условны и скорее карикатурны, а отупляющие шоу вполне могут обойтись и без содействия силовиков... В «Хищных вещах века» (1965) Стругацких устройство «потребительского рая/ада» Страны Дураков более естественно: обыватель оскотинивается без внешнего принуждения вовсе, и скорее там общество, наоборот, нуждается во внешнем насилии со стороны немногочисленных террористов-интелей для выхода из этого вполне комфортного для себя состояния. Тем не менее книги (символизирующие мысль, сомнение) и у Брэдбери, и у Стругацких выступают в качестве антипода одичанию, пусть в первом случае они беспощадно сжигаются, а во втором — лишь сиротливо пылятся, никому не нужные, на прилавках — в любом случае без них общество необратимо тонет в равнодушии.

Обложка первого издания повести «Хищные вещи века»

Антитехнократический пафос более ощутим у поздних Стругацких, а особенно в книгах и выступлениях «С. Витицкого» / Бориса Стругацкого, что более чем скептически стал относиться к стремительной научно-технической революции, видя в ней новые опасности и даже призывая к замедлению темпов «нанотехнологий», дабы человечество могло адаптироваться к изменениям¹.

Ни Брэдбери, ни зрелые Стругацкие не жаловали «чистую» НФ, сосредоточенную на технических деталях. Брэдбери отказался от попыток писать «полноценную» научную фантастику еще на заре своей писательской карьеры, создавая вместо этого скорее поэтические притчи, где Марс, ракеты и роботы — лишь декорации для размышлений о грусти, страхах и надежде. Его непонятные невизуализируемые марсиане с «желтыми глазами» и «смуглой кожей»² — не столько инопланетяне, сколько отражение человеческих эмоций и конфликтов³. Точно так же Стругацкие делают акцент прежде всего на реализме человеческих взаимоотношений. Их герои — Жилин, Привалов, Малянов — не абстрактные фигуры, а живые люди, взятые из текущей реальности, с их тревогами, мечтами и моральным выбором. Уже даже в космических декорациях «Страны багровых туч» (1959) или «Стажеров» (1962) главное — не полеты к звездам, а человеческие драмы и этические дилеммы.

«Книжное бунтарство» Брэдбери и Стругацких, бросающее вызов догмам и призывающее к активной жизненной позиции, скорее вынужденное, инспирированное не оставляющими никакого просвета внешними обстоятельствами. В «451 градусе по Фаренгейту» Гай Монтэг идет против системы, сжигающей книги, и в конечном счете присоединяется к «людям-книгам», сохраняющим знание ради будущего. Можно прекраснодушно рассуждать о том, что истоки этого бунта в поисках смысла и свободы мысли, но по крайней мере в этом аспекте Брэдбери строго реалистичен: изначальной движущей силой служит страсть, даже «нездоровая» тяга к чему-то запретному. Внешне благополучный функционер, до какого-то момента исправно выполняющий обязанности карателя, а порой и палача, испытывает сперва естественный, а потом и «противоестественный» интерес к объекту своей охоты, не может преодолеть искуса, начинает припрятывать и читать книги, всё больше проникаясь их странной притягательностью. Его тяга вполне материальна и по крайней мере на раннем этапе он не жаждал переустройства всего общества и спасения всех встречаемых на «зачистках» чудаков.

Страсть к чему бы то ни было — коварная штука, безусловно торпедирующая усилия всех автократов, стремящихся наложить порой самые иррациональные запреты — во имя унификации общественной и частной жизни, полного подчинения государственной идеологии, подавления инакомыслия и политической конкуренции.

Коварство навязываемых правил и запретов для «законодателей» состоит в том, что запретный плод приобретает особую ценность и особый культовый статус. И не обязательно особо дефицитным здесь выступит нечто возвышенное вроде сокровищ человеческой мысли в виде книг. Если бы Брэдбери побывал в Советском Союзе (что вполне могло случиться, если бы не его аэрофобия), то увидел бы, как культовый статус приобретают не только дефицитные книги фантастов (в том числе и его собственные), но и пластинки с западной музыкой, импортная электроника и просто какие-нибудь джинсы, одежда и деликатесы. Фильм «Стиляги» (2008) Валерия Тодоровского демонстрирует, как такой же студент-функционер, соблазненный яркой полуподпольной субкультурой, меняет свою жизнь, но узнаёт в драматичном финале, что на Западе никаких стиляг на самом деле и нет... Не менее ярко и вовсе не возвышенно всё это выведено в «1984» (1949) Оруэлла⁴, где «падение» героев-функционеров, приводящее в финале к пыткам и казни, — это помимо «мыслепреступления» просто-напросто запретная выпивка, сигареты и плотские утехи.

Разумеется, тоталитарные запреты могут касаться и получения информации, что тоже становится «дефицитом», и производства новых знаний, да и просто занятия любимым делом. Как пел Высоцкий, «удивительное рядом, но оно запрещено». В «За миллиард лет до конца света» (1976) Стругацкие показывают, как неведомая сила препятствует научному прогрессу, намекая на хрупкость и непредсказуемость человеческого стремления к знаниям. Перед лицом Гомеостатического Мироздания разные люди ведут себя по-разному, но всегда найдется тот, кого никакой запрет не остановит... Характерно то, что во время написания этой повести шло следствие по так называемому делу Хейфеца, осужденного за «самиздат», к которому в качестве свидетеля привлекли и Бориса Стругацкого.

Впрочем, даже в беспощадном Арканаре («Трудно быть богом») сыщутся книжники, так и не способные отказаться от своей страсти. А есть и те, кто просто физически не может прожить без книг и новых знаний (мокрецы в «Гадких лебедях»: «Чепуха, конечно, но ходят слухи, будто без книг они не могут... как нормальные люди без еды и прочего»).

Несмотря на мрачные тона, в творчестве Брэдбери и Стругацких органично присутствует романтика — не наивная, а хрупкая, почти трагическая. У Брэдбери это «непокорная марсианская романтика», где мечты о Марсе соседствуют с тоской по утраченному. Его герои, будь то старики, ищущие покой на Красной планете, или беглецы, спасающие книги, несут в себе искру надежды, несмотря на окружающий мрак. У Стругацких эта романтика проявляется в их ранних, оптимистичных произведениях, таких как «Понедельник начинается в субботу», и даже в более поздних, где герои, несмотря на пессимизм «Бессильных мира сего», продолжают искать смысл в запутанном мире. Их мир — живой организм, где сосуществуют романтичные первопроходцы, честные полицейские и даже хапуги-сталкеры, и каждый важен для его равновесия. Эта вера в хрупкую, но живучую человеческую искру объединяет Брэдбери и Стругацких, делая их произведения гимном несовершенной, но упрямой человеческой душе.

В обоих случаях мастерски используется ирония, чтобы разоблачать абсурдность догм и человеческой глупости. Брэдбери в «451 градусе по Фаренгейту» с едким сарказмом описывает общество, где пожарные жгут книги, а счастье измеряется количеством экранов. Его «Марсианские хроники» полны лукавых намеков на тщетность человеческих амбиций. Стругацкие не менее беспощадны: их «Сказка о Тройке» высмеивает бюрократию, а «Улитка на склоне» с сарказмом говорит о невежестве, которое «испражняется в лес». Безусловно, Стругацкие умели быть «беспощадно ехидными», требуя от читателя думать и не принимать ничего на веру. Эта общая черта — язвительная насмешка над человеческими слабостями — делает их тексты не только глубокими, но и живыми, вызывающими отклик у читателей разных поколений.

Наконец, и Брэдбери, и Стругацкие стали больше, чем просто фантастами. Стругацкие для многих были «пропуском в мир Большой Литературы», формируя язык и мировоззрение целого поколения, особенно научно-технической интеллигенции. Их книги учили думать, сомневаться и искать этические ориентиры в сложном мире. Стругацкие заставляли думать и сомневаться, отсылая к Пушкину и Достоевскому, чтобы пробудить уважение к Большой Литературе⁶. Их герои, будь то прогрессоры в «Трудно быть богом» или ученые в «За миллиард лет до конца света», решают, как действовать в мире, где добро и зло переплетены, а будущее непредсказуемо. В сложном мире нет простых решений («Естественное всегда примитивно... А человек — существо сложное, естественность ему не идет»⁷), и призывают выбирать «самое доброе», как советовал Горбовский у Стругацких, или хранить знание, как делают беглецы у Брэдбери. Боль от сжигаемых книг, цитаты из классики вдохновляли читателей задавать вопросы о смысле жизни и сопротивляться бездумному конформизму. Авторы создали миры, которые не столько развлекают, сколько заставляют переосмысливать реальность, становясь частью культурного кода своих читателей.

Таким образом, Брэдбери и Стругацкие — это голоса, предупреждающие о хрупкости человеческого духа в мире, где прогресс может обернуться катастрофой. Их фантастика — не о звездах, а о людях, их страхах, мечтах и борьбе за право оставаться собой. Через иронию, романтику и глубокий гуманизм они напоминают: будущее зависит от тех, кто осмелится думать и выбирать добро, даже если мир вокруг кричит, что это невозможно. В прогрессе видятся не только возможности, но и угроза духовной деградации, где технологии могут стать цепями, а не крыльями.

¹ Максим Борисов. Фантастический ученый. ГРАНИ.ру, 14.04.2008.

² Максим Борисов. Рэй Брэдбери как кривое зеркало прогресса. Lenta.ru. 18.08.2005.

³ Вспомнилось, что во «Втором нашествии марсиан» (1966) Стругацких пришельцы как таковые принципиально не фигурируют — их никто не видел, но им почти все подчиняются...

⁴ Максим Борисов. Будущее: мрак или надежды. ТрВ №381, 27.06.2023.

⁵ Б. Стругацкий. Комментарии к пройденному. Rusf.ru.

⁶ Максим Борисов. Благодаря им. ГРАНИ.ру, 20.11.2012.

⁷ «Гадкие лебеди» (1967).