Шелер выделил пять основных типов самопонимания человека, каждый из которых ведет к особому ответу на этот вопрос. Первая идея — иудео-христианская, оперирующая мифами о сотворении первой четы людей Богом, о рае, грехопадении и спасении. Вторая идея — античная: человек — уникальное существо, обладатель разума, который делает его причастным к логосу Вселенной, однако он, подобно всем на свете ( даже богам), находится в плену неумолимого фатума. Третья идея — натуралистическая или позитивистская: человек — всего лишь еще один вид животных, разница между ним и любым другим живым существом только количественная. Четвертая идея: с точки зрения жизни на Земле человек — патология и тупик, обреченная на деградацию «инфантильная обезьяна с нарушенной функцией внутренней секреции» (Людвиг Больк). Сторонником этой идеи Шелер считал Артура Шопенгауэра. И пятая идея: человек — переходная ступень от животного к сверхчеловеку. Для этой идеи «в человеке важно то, что он мост, а не цель» («Так говорил Заратустра»).

В любом случае, какую бы из этих идей мы ни выбрали, невозможно не испытывать интереса к эволюционным корням человека. Этот интерес может быть по-разному окрашен, но актуален он для всех, кого волнует проблема места человека в мире. Человек произошел от обезьяны — если и не от обезьяны в смысле monkey, то, бесспорно, от обезьяны в смысле ape. Эти английские слова обозначают, соответственно, мартышкообразных и человекообразных обезьян — церкопитекоидов и гоминоидов; по замечанию приматолога Франса де Вааля, «нет лучшего способа оскорбить специалиста по гоминоидам, чем сказать, что вы обожаете его мартышек» (“there is no better way to insult an ape expert than to say that you love his monkeys!”). Книга де Вааля «Наша внутренняя обезьяна», из которой взята эта фраза, называется в оригинале, конечно, Our Inner Ape. На русский это по-другому не переведешь, но о разнице в оттенке полезно помнить.

Надо сказать, что эту книгу нельзя назвать новой. Она вышла на английском языке в 2005 году, так что с точки зрения наших любителей научпопа это скорее «приквел» к четырем другим книгам де Вааля, которые вышли позже, но были переведены на русский раньше (см. «Истоки морали», «Политика у шимпанзе», «Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?» и «Последнее объятие Мамы»). Но сейчас разговор пойдет только о ней.

Итак, перед нами книга про ближайших родственников человека — шимпанзе и бонобо (гораздо меньше — про горилл, хотя там, где они упоминаются, о них тоже рассказывается очень интересно). Де Вааль — этолог, и занимается он поведением, причем не только чисто инстинктивным: заметно больше его интересуют культурные традиции и социальные системы. В этой книге он стремится дать поведенческие «портреты» двух видов гоминоидов, которые очень близки, но в то же время по многим показателям друг от друга отличаются. Шимпанзе и бонобо. Разумеется, в сравнении всегда присутствует и третий вид — человек.

Опыт и знания у де Вааля огромны: к моменту написания этой книги он уже около тридцати лет постоянно работал с обезьянами то в естественных условиях, то в неволе. Поэтому все свои обобщения он щедро иллюстрирует наблюдениями, примерами, историями из жизни. Этот материал, для неспециалиста без преувеличения бесценный, сгруппирован в четыре большие главы: «Власть», «Секс», «Насилие» и «Доброта». Кроме них, в книге еще две главы — вводная и заключительная, в которой автор предлагает нам собственные выводы.

Шимпанзе, задумчиво жующий травинку. Фотография из статьи о де Ваале в газете Financial Times

Несмотря на свою позицию наблюдателя, де Вааль говорит о животных, постоянно и глубоко им сопереживая. Это одно из самых сильных впечатлений от его книги. Впрочем, кто такие животные? Конрад Лоренц писал в книге «Агрессия»: «Мой учитель Хейнрот на упрёк, что он будто бы видит в животном бездушную машину, обычно отвечал с улыбкой: “Совсем наоборот, я считаю животных эмоциональными людьми с очень слабым интеллектом!”» Сам Лоренц относился к животным именно так: это хорошо видно в его чудесной книге о собаках, которая называется «Человек находит друга». В книге «Наша внутренняя обезьяна» подобное отношение по очевидным причинам выражено еще сильнее. Де Вааль не просто любит своих гоминоидов — он уважает их.

Кульминацией тут, пожалуй, служит история погибшего в расцвете сил самца шимпанзе по имени Лёйт, которым де Вааль откровенно восхищается как личностью. Вообще, он описывает самые разные события — и забавные, и трогательные, и трагические.

Но, конечно, де Вааль — прежде всего ученый. Сравнивая разные стороны жизни шимпанзе и бонобо, он показывает, что культура биологического вида — это взаимосвязанный комплекс. Случайным образом менять в нем детали нельзя (вернее, можно, но в жестко ограниченных пределах). Шимпанзе, бонобо и человек демонстрируют нам три (как минимум!) принципиально разные модели социальных структур, причем сформировавшиеся на относительно короткой эволюционной дистанции: по данным, из которых исходит де Вааль, общий предок рода Homo и рода Pan жил примерно 5,5 миллионов лет назад, а общий предок шимпанзе и бонобо — всего 2,5 миллиона лет назад. Поможет ли это лучше понять человека? Да, безусловно. Любой сложный объект становится гораздо понятнее, если его удается поместить в ряд других объектов, которые, имея общую структуру, в то же время отличаются друг от друга какими-то важным качествами. И наоборот, если создать такой ряд нельзя, многие вопросы навсегда остаются без ответов. Это — азы всех сравнительных дисциплин. Людям очень повезло, что одновременно с ними на Земле живет еще два — если считать горилл, то и три — «почти-человечества», контакт с которыми служит инструментом самопознания. Словно зеркало, в которое смотришь и видишь иную версию самого себя.

Между тем все африканские человекообразные сейчас малочисленны. Их сохранение — дело чести для людей, и не только по соображениям, связанным со знанием и наукой. Ведь это наши близкие родственники, с которыми, в конце концов, надо просто дружить.

Эволюция сама по себе не добра и не зла. Иногда она порождает прекрасные с нашей точки зрения вещи, такие, как сопереживание и взаимопомощь, а иногда и ужасные — например, убийство младенцев (очень частое явление у шимпанзе и у горилл). В естественной науке нет оценок. Но она знает достаточно фактов, чтобы утверждать: в основе становления человека как вида был сложный клубок противоречивых явлений. «Вот что я имел в виду, называя человеческую природу двуликой, словно Янус: мы являемся порождением противоборствующих сил», — пишет де Вааль. «В биполярном мире в любой способности кроется намек на ее полную противоположность».

Шимпанзе, бонобо и человек по-разному решают одни и те же задачи. У них у всех есть врожденные предрасположенности (у сложного организма, сформированного постепенной эволюцией, их просто не может не быть), но есть и способность обучаться. Де Вааль не скрывает, что этот второй аспект ему интереснее. «Я... воспринимаю нас как импровизаторов, гибко приспосабливающихся к другим импровизаторам на сцене, а наши гены подают нам подсказки». Хорошее сравнение. В другом месте он сравнивает наши три вида с шахматистами, каждый из которых стремится выиграть свою партию. Правила шахмат едины для всех. А что различается? Во-первых, начальные условия, и во-вторых, стиль игры (зависящий от тех самых «подсказок», которые дает игроку наследственность). Вот тут-то один игрок и может воспользоваться опытом двух других — если сумеет.

Родословное древо гоминоидов. Изображение с сайта npr.org

Родословное древо гоминоидов. Ближайший общий предок (most recent common ancestor) шимпанзе, бонобо и человека обведен пунктирным кружком. Изображение с сайта npr.org

Некоторые вещи, однако, стоит четко проговорить во избежание иллюзий. Ни шимпанзе, ни бонобо, ни человек не являются предками или потомками друг друга. Шимпанзе и бонобо родственны человеку строго в одинаковой степени, потому что они разошлись уже после того, как их общая ветвь отделилась от человеческой. Кто из них больше похож на общего предка рода Pan, мы не знаем. И что представлял собой общий предок человека, шимпанзе и бонобо, мы тоже не знаем; вполне возможно, что он сильно отличался от всех троих. Исследуя шимпанзе и бонобо, мы не видим своих предков, не приобщаемся к их древней мудрости и уж тем более не познаем свою истинную сущность. Мы всего лишь сравниваем свой биологический вид с другими — тоже молодыми.

Иногда здесь запутывается и сам де Вааль. На предпоследней странице финальной главы он рассказывает о гибридах шимпанзе и бонобо и замечает: «Возможно, у нас много общего с такими гибридами». На самом деле из всего остального содержания книги, и прежде всего из авторских научных рассуждений, хорошо видно, насколько эта мысль наивна. Скажем, в главе о сексе де Вааль убедительно объясняет нам, что брачные обычаи шимпанзе, бонобо и человека — это три очень разные системы, сложившиеся в результате долгой независимой эволюции. Каждая из них внутренне логична, но друг к другу они несводимы: «Общества, которые мы строим и ценим, несовместимы с образом жизни бонобо и шимпанзе». Ясно, что то же самое мог бы сказать и любой другой член тройки — например, бонобо: «Общество, которое мы строим и ценим, несовместимо с образом жизни шимпанзе и человека». (Звучит как лозунг, не правда ли?) И он тоже был бы прав. Если смешать структуры поведения шимпанзе и бонобо, человек в результате не получится.

Говоря проще, сравнительная этология подтверждает, что человек не может кивнуть на шимпанзе, на бонобо и на гориллу со словами: «Это всё они!» Человек уникален. Он во всех смыслах отвечает за себя сам.

И наконец, о Бетховене. В книге де Вааля используется понятие «ошибка Бетховена»: «неверное предположение, что процесс и результат непременно должны быть похожи». В народной речи это выражается известной пословицей «яблочко от яблони недалеко падает». Говорят, что в квартире Людвига ван Бетховена всегда царил страшнейший беспорядок, да и сам маэстро выглядел неряшливо, так что на улице его могли принять за бродягу. Как мы знаем, все это не мешало ему создавать абсолютно совершенные музыкальные произведения. Влияли ли бытовые обстоятельства жизни Бетховена на эти произведения? Важен ли для понимания Героической симфонии тот факт, что великий композитор был неспособен убраться дома? Эти вопросы — риторические (хотя обдумать их, пожалуй, небезынтересно). Важно то, что «принцип Бетховена» распространяется на любую развивающуюся систему: на то оно и развитие, чтобы система могла постепенно прийти к свойствам, сколь угодно отличающимся от стартовых — вплоть до противоположности. Результат не обязан быть подобным причине, с которой все началось. Возможно, эволюция — «жестокий и безжалостный процесс», но это совершенно не значит, что она обязательно должна породить жестоких и безжалостных существ. Исследуя происхождение кого угодно, а человека — особенно, об этом надо помнить.

Написать комментарий