Взгляд в недавнее прошлое

Появление каждой новой книги по истории палеонтологии — явление заметное и вызывающее пристальное внимание научного сообщества, причем не только палеонтологов, но и профессиональных историков науки, документалистов, публицистов и источниковедов. А когда речь идет о серьезной фундаментальной работе, которую можно было бы выдвинуть на конкурс РАН лучших работ в области популяризации науки, оставить ее без внимания и глубокого анализа просто невозможно.

Солидный том «Изобретатель парейазавров» я получил непосредственно от автора с автографом, что было, конечно же, очень приятно. Книга издана в 2020 г. в Москве издательством «Фитон», широко известном среди любителей естествознания, она включает помимо текста 32 полутоновых черно-белых вкладки с фотографиями и другими иллюстрациями. Обложку украшает «портрет» скутозавра^* работы А. А. Атучина, известного российского палеоанималиста.

Книга состоит из трех неравных частей. Первая, самая объемная, включает 25 глав. Эта часть содержит подробные сведения о самом Владимире Прохоровиче Амалицком, о его семье, об эпохе, в которой прошел становление и закалку великий русский палеонтолог, о первых шагах в профессии, которая сделала имя Амалицкого бессмертным, и, конечно же, о всемирно известных раскопках в Соколках, на Малой Северной Двине. Вторая часть, состоящая из пяти глав, сфокусирована на непростой судьбе северодвинской коллекции. Она очень поучительна и может оказаться полезной для управленцев-менеджеров, берущихся решать судьбы российской науки в наши дни. И наконец, третья, самая короткая, посвящена взглядам автора на палеогеографию и условия существования наземных тетрапод в конце пермского периода.

Мне не хочется строить рецензию по сухим канонам разбора диссертаций. Поэтому впечатления я разделил на две примерно равные части: обзор несомненных заслуг автора и перечень замечаний, которые, как я надеюсь, могут быть полезны и автору, и издателям.

Итак, начну с достоинств. Прежде всего хочу признать очевидные заслуги издателей. Для верстки выбрана очень удачная гарнитура. Книга легко читается, поэтому ее можно взять с собой в дорогу на работу, командировку или в отпуск. Автор книги приводит богатейшую коллекцию библиографических ссылок по теме исследования. Не уверен, что она совершенно исчерпывающая, но более подробного и полного анализа литературы по Амалицкому и его исследованиям на текущий момент просто не существует, в этом я глубоко убежден.

Важны очень нетривиальные зарисовки о российских эволюционистах того времени, в частности о Карле Федоровиче Кесслере, который выдвинул мысль о «взаимопомощи» организмов в ходе борьбы за существование (с. 28). Мало кто из историков науки знает о первой русской женщине-геологе Евгении Викторовне Соломке, ученице профессора А. А. Иностранцева (с. 44).

Интересной и неожиданной для меня оказалась фраза о том, что Амалицкий, работая в Варшавском университете, главное внимание... уделял ископаемым остаткам и скупал всевозможные окаменелости, в том числе у студентов (с. 53). На мой взгляд, этот факт характеризует Владимира Прохоровича с самой лучшей стороны: он нашел путь и средства не только расширить коллекции геологического кабинета Варшавского университета, но и финансово поддержать студентов. Такое же замечание сделано и о другом выдающемся естествоиспытателе, жившем за полвека до Амалицкого, — Ф. А. Т. Вангенгейме фон Квалене, который приобретал на медистых рудниках Приуралья интересные палеонтологические образцы (с. 69). Очень важны сведения об отношении Амалицкого к организации геолого-палеонтологических («исторических») памятников и специализированных музеев на территории России (с. 118, 135, 161). Читая книгу, я искренне сопереживал сложности во взаимоотношениях Амалицкого как с российскими, так и с иностранными коллегами, проявившиеся в ходе работы над собранными материалами (с. 120). Так, например, под давлением ближайших коллег Амалицкий был вынужден отказаться от ценного предложения К. Циттеля, одного из лидеров европейской палеонтологии того времени, профинансировать продолжение раскопок в Соколках.

И не менее важным результатом деятельности Амалицкого, чем находка потрясающего местонахождения пермских тетрапод, была организация работы первой в России палеонтологической мастерской, официально именовавшейся Палеонтологической лабораторией Императорского Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей (с. 126). В ходе работы мастерской была разработана и применена оригинальная новая методика монтировки скелетов, позволявшая извлечь из скелета любую кость для детального изучения (с. 129).

Приятно удивил план занятий Амалицкого со студентами: лекции, полевые экскурсии с ориентировкой на местности и с изучением речных отложений и террас, а также моренных отложений (с. 53–54). Я и сам провожу занятия по такому же плану, но только не со студентами, а с московскими школьниками. Именно поэтому одно из первых наших занятий проходит на террасах Воробьевых гор, а второе — в музее-заповеднике «Коломенское». Порадовали слова о философских взглядах Амалицкого, который полагал, что живая и неживая природа развиваются параллельно и между ними имеется взаимная причинная связь (с. 74).

Безусловно, важной особенностью научной работы Амалицкого было изучение изменчивости пермских двустворчатых моллюсков (с. 57–58). Критика, порой довольно жесткая, которой подверглись его палеонтологические, стратиграфические и палеогеографические представления со стороны ближайших коллег (с. 62–63), не подорвала веры ученого в себя, лишь побудила работать еще тщательней. Это прекрасный пример для новых поколений молодых геологов и палеонтологов. Всяческого одобрения заслуживает очерк, посвященный одному из первых российских палеонтологов — Степану Семеновичу Куторге (с. 66–68) и его ближайшим соратникам, предшественникам Амалицкого в деле изучения пермских животных и растений европейской части России и Приуралья. Правда, в этом очерке есть ошибка: представитель хелицеровых, описанный Куторгой как Limulus oculatus и позднее переописанный другим выдающимся палеонтологом, Э. И. Эйхвальдом, как Campylocephalus oculatus, относится не к ракообразным, а к хелицеровым, а точнее — к ракоскорпионам (эвриптеридам) семейства гиббертоптерид.

Очень интересна аналитическая информация о Международных геологических конгрессах 1897 и 1937 гг., заседания которых проходили в России.

Я, в общем-то, одобряю подход автора, который, как и полагается профессиональному документалисту, абстрагировался от эмоциональных оценок событий, описанных в книге, лишь кое-где позволяя себе легкую иронию или сарказм. Лично я, безусловно, не стал бы выносить на всеобще обозрение трагедию последнего отрезка жизни В. В. Докучаева (с. 98–101) или тем более интермедию с «отсутствием белья» у А. П. Амалицкой (с. 235), но оставляю эти и некоторые другие ненужные пассажи, пусть даже и со ссылками на источники, на совести автора.

Но, конечно, к содержанию книги есть и более серьезные замечания. Я давно знаком с автором книги и искренне надеюсь, что эта дружеская и доброжелательная критика не повлияет на наши давние добрые отношения.

Во-первых, мне категорически не нравится название книги. Нет сомнений, что внимательный и терпеливый читатель поймет, что в заглавие вынесена полушутливая реминисценция из переписки Александра Павловича Чехова со своим знаменитым братом (с. 141). Но, как говорится, «встречают по одежке». И из заглавия книги получается, что именно Амалицкий и был «изобретателем» (надо понимать, первооткрывателем?) парейазавров. А это совсем не так. Первые сведения о парейазаврах были опубликованы задолго до его работ.

В книге много лишнего. Конечно, трудно не приветствовать желание автора воссоздать дух эпохи, передать атмосферу, в которой трудились наши предшественники. Но какое отношение к палеонтологии имеют сведения о том, что гимназия находилась рядом с рынком с замечательным названием Пустой (с. 17), или что исследования проводились на реке Вонючке и у деревни Погибелка (с. 41), или что на Рождество за 50 копеек можно было приобрести надувную бабушку-великаншу (с. 132)?

Геологические застолья — дело хорошее и душевное (с. 48), но зачем об этом писать в книге о профессоре Амалицком? К чему в книге по истории геологии пассаж о том, что сухонские крестьяне в огромных количествах варили крепкое дурное пиво (с. 78)? Для чего сегодня повторять крестьянские же опасения, что трещина покажется в бурской земле за акиан-морем, опосля этого с земли посыпится [sic! — С.Н.] штукатурка, лопнет главная подпорка и сделается сквозная дыра (с. 111)?

Меня, как палеоботаника, возмутили постоянные отсылки к находкам листьев глоссоптерисов в верхнепермских отложениях европейской части России (с. 64, 84, 95, 106, 134, 135, 151, 160, 267). На с. 64 глоссоптерисы названы «древовидными папоротниками», что категорически неправильно. Особенно огорчило то, что еще до издания книги мы с ее автором довольно подробно обсудили вопрос о таксономической принадлежности ланцетовидных листьев из Соколков и Завражья. И только дочитав книгу до конца, на предпоследней странице (с. 276), я все же нашел абзацы, посвященные этому вопросу. Остается выразить робкую надежду, что каждый из читателей книги дочитает ее буквально до последнего слова и лишь тогда сможет узнать современное состояние этой проблемы. Вообще говоря, вопрос о сходстве и различии антитропических флор пермского периода совсем не такой простой, как это показано в книге (с. 59), и имеет он гораздо более долгую историю. В этом контексте хочу отметить тот факт, что некоторые из листьев, найденных Амалицким в Соколках, имели хорошо сохранившуюся «кожицу» (с. 106), т.е. кутикулу, строение которой имеет большое значение для установления систематического положения ископаемых растений.

В книге написано, что открытие соколковского местонахождения Амалицкий совершил «волей случая» (с. 6). Я с этим не согласен. Думаю, открытие было сделано закономерно, в ходе долгих и хорошо продуманных поисков.

Вмещающие отложения в книге часто называются «глинами и песками» (см., например, с. 6, 38), но эти отложения хорошо держат стенку обнажений и нередко представлены плотно консолидированными породами. Может быть, во многих случаях речь все-таки идет не о глинах и песках, а об аргиллитах и песчаниках? Редкость органических остатков в пестроцветных верхнепермских отложениях названа необычным фактом (с. 39), но любой специалист по континентальным отложениям скажет, что ничего необычного в этом нет, это, скорее, закономерность и как раз совершенно обычное положение вещей. На с. 39 сообщается, что Докучаев «угадал» пермский возраст мергелей, которые изучал Амалицкий, однако к тому времени представления о региональной стратиграфии европейской части России в общих чертах уже вполне сложились.

Сомнительным мне представляется образное выражение, что врезанные в отложения рухляков линзы представляют собой треугольники темного цвета (с. 80, 134).

Есть в книге и некоторые чисто филологические огрехи. Например, если публикации... не увидели свет (с. 7), то это не публикации, а рукописи. Непонятно, зачем слова «великие ученые» на той же с. 7 взяты в кавычки. Если это цитата, должно быть указание на конкретную страницу в первоисточнике. Или так автор выразил свой сарказм? На с. 40 говорится о кусках пермских деревьев. Не думаю, что профессиональный геолог или тем более палеонтолог написал бы так. Река Вытегра названа «Вытергой» (с. 75; справедливости ради надо отметить, что и такое написание изредка встречается в литературе).

Меня очень смутило построение и содержание последней, третьей, части книги, самой короткой, но и самой интересной для профессионального палеонтолога. В предыдущих двух частях автор буквально сыпал ссылками на первоисточники — газетные заметки, объявления, эпистолярные произведения и устные сообщения. Однако в третьей части, где приведены рассуждения о климате и палеогеографии пермского периода и даны сведения о палеобиологии соколковской фауны, ссылок на литературу явно маловато. Особенно это удручает потому, что работ по палеоэкологии и палеогеографии средней и поздней эпох пермского периода для европейской части России опубликовано огромное количество, причем мнения разных исследователей в отношении условий обитания и палеобиологии тетрапод и других организмов того времени существенно расходятся.

Начну с утверждения автора, что у растений пермского периода еще не было в достаточной степени развитой корневой системы (с. 275), чтобы удерживать грунт от размывания постоянными и временными водотоками. Этот тезис не соответствует действительности. В пермском периоде на данной территории произрастало огромное количество голосеменных растений (например, пельтаспермовые, гинкгофиты, хвойные и некоторые другие), которые формировали хорошо развитые и сложные корневые системы. Корни пермских растений этого региона (бассейнов рек Сухона и Малая Северная Двина) подробно описаны в палеонтологической литературе [1], наиболее яркие морфотипы корней даже получили свои собственные названия (Radicites erraticus, R. sukhonensis) и вошли в палеонтологическую феноменологию [2]. Более того, эти корни ассоциативно связаны с хорошо развитыми палеопочвами [3]. Это никак не увязывается с мнением автора, что весь рассматриваемый регион был покрыт очень мелкими морями (с. 275). На с. 77 сообщается о хвощах каламитах. Но каламиты не имеют прямого отношения к хвощам, хотя и считаются их отдаленными родственниками [4, 5].

Перейду теперь к рассмотрению экологических условий существования соколковской фауны тетрапод. Я вполне допускаю, что скутозавры могли быть амфибиотичными животными, хотя панцирь из остеодерм для водных животных совершенно не характерен. Не забудем, что в бассейне Сухоны были найдены следовые дорожки парейазавров, оставленные явно при передвижении целого стада этих животных в наземных условиях [6]. Но из чего следует, что иностранцевия — это пермский аналог крокодила (с. 275)? У водных хищников — крокодилов и многих (не всех: вспомним выдру или тюленей) других животных (например, у пермских и триасовых лабиринтодонтов), которые вели аналогичный образ жизни, есть общие признаки. Череп плоский, при захвате добычи поднимается верхняя челюсть, а глаза смещены к средней части крыши черепа (что необходимо для статичного наблюдения за объектом и для засадного типа охоты). У иностранцевии череп, наоборот, сжат с боков, глаза располагались по бокам головы и были смещены в верхнюю часть черепа для лучшего обзора при активном поиске потенциальной жертвы. Сходную морфологическую архитектуру черепа имели хищные динозавры из группы теропод и другие рептилии, активно преследовавшие свою добычу. Поэтому мне кажется более органичной концепция иностранцевии как энергичного наземного хищника, а не «пермского крокодила».

Возможный вариант реконструкции внешнего вида скутозавра. Рисунок С. В. Наугольных

Предложенная автором модель «аквапарка пермского периода» вызывает еще одно серьезное возражение. Да, действительно, в отложениях средней и верхней перми европейской части России (включая бассейны Сухоны и Малой Северной Двины) присутствуют многочисленные аквальные, бассейновые отложения, сформировавшиеся на дне обширных и спокойных мелководных водоемов. Если эти бассейны были населены тетраподами, хорошо адаптированными к жизни в таких водоемах, значит, именно в бассейновых отложениях и должны встречаться многочисленные ископаемые остатки этих животных. Но подобная картина не наблюдается! Многочисленные остатки тетрапод приурочены исключительно к линзам, речным или пролювиальным врезам, причем часто бывает так, что каждая линза включает свой специфический набор тетрапод. Мне представляется гораздо более логичной иная модель образования захоронений в линзах: в места захоронения животные были перенесены высокоэнергетичными речными или катастрофическими временными потоками, при этом многие из них во время переноса оставались еще живыми. Таким образом, местонахождения характеризуют совсем не ту фауну, которая обитала в очень мелких морях, а население более возвышенных местообитаний.

Но, несмотря на сделанные замечания, я очень высоко оцениваю данный труд. Безусловно, аналогов ему в российской палеонтологической литературе нет, даже с учетом настоящих шедевров по истории палеонтологии, которые публиковались ранее (например, [7, 8]). «Изобретатель парейазавров» займет достойное место в моей библиотеке, а вопросы, которые в этой книге были затронуты, еще долгие годы будут волновать палеонтологов.

Литература
1. Арефьев М. П., Наугольных С. В. Изолированные корни из отложений татарского яруса бассейна рек Сухоны и Малой Северной Двины // Палеонтологический журнал. 1998; (1): 86–99.
2. Retallack G. Problematic megafossils in Cambrian Palaeosols of South Australia // Palaeontology. 2011; 54(6): 1223–1242.
3. Inozemtsev S. A., Naugolnykh S. V., Yakimenko E. Yu. Upper Permian paleosols developed from limestone in the middle reaches of the Volga River: morphology and genesis // Eurasian Soil Science. 2011; 44(6): 604–617.
4. Naugolnykh S. V. A new fertile Neocalamites from the Upper Permian of Russia and equisetophyte evolution // Geobios. 2009; 42: 513–523.
5. Yang T., Naugolnykh S. V., Sun G. A new representative of Neocalamites Halle from the Upper Permian of Northeastern China (Jiefangcun Formation) // Paleontological Journal. 2011; 45(3): 335–346.
6. Губин Ю. М., Голубев В. К., Буланов В. В., Петухов С. В. Следовые дорожки парейазавров из верхней перми Восточной Европы // Палеонтологический журнал. 2003; (5): 67–76.
7. Геккер Р. Ф. На силурийском плато. М., 1987.
8. Орлов Ю. А. В мире древних животных. Очерки по палеонтологии позвоночных. 3-е изд. М., 1989.

^* Скутозавр (Scutosaurus) — род парарептилий-анапсид из семейства Pareiasauridae. Скутозавры были описаны В. П. Амалицким из знаменитого местонахождения Соколки на берегу Малой Северной Двины и первоначально отнесены к роду Pareiasaurus Owen, 1876 как новый вид P. karpinskii (в первоописании вида родовое название было написано с ошибкой — Pareiosaurus). В 1930 г. А. П. Гартман-Вейнберг перенесла данный вид в описанный ею новый род Scutosaurus.